— Можетъ-быть; теперь, — сказала Глаша съ особымъ удареніемъ на слово: — теперь, но не вѣкъ же я буду жить такъ. Черезъ четыре года мнѣ минетъ семнадцать лѣтъ, я буду выѣзжать, веселиться, ѣздить въ театры, въ собранія, на балы, буду рядиться, какъ мнѣ при моемъ имени, богатствѣ и видномъ положеніи отца прилично. Я жду этого времени, а пока тяну лямку зубренія и скучаю до тошноты. Я живу въ надеждѣ будущихъ благъ. — И она засмѣялась безъ веселости.
Раздался звонъ колокола.
— Къ обѣду, — сказала Вѣра, заботливо и методично убирая работу.
— Вѣра, какъ всегда уже одѣта, а вы, Agla, ни на что не похожи. Идите скорѣе, пригладьте волосы. Они такъ же непослушны, какъ вы сами, и надѣньте другое платье къ обѣду: это все измято.
— У насъ гостей нѣтъ, для кого я буду одѣваться? сказала Глаша.
— Для самихъ себя, для порядочности и порядка, изъ уваженія къ родителямъ, — сказала англичанка.’
Глаша улыбнулась и, говоря въ полголоса: „завели машину!“ ушла въ свою комнату.
— Ну, Лиза, — сказала она своей горничной, — давай одѣваться, или какъ говоритъ Сарра Филипповна, мѣнять туалетъ. Туалетъ! Это для ситцеваго-то платья! Иду, иду! крикнула она черезъ минуту, услышавъ шаги и голосъ англичанки, и побѣжала легко и быстро, какъ будто не ворчала назадъ тому нѣсколько минутъ.
— Ну, барышня! сказала Лиза смѣясь: — строптива, мудрена, а умна и ловка, куда ловка. Будетъ бѣдовая.
Дни тянулись. Настала осень ненастная и холодная. Ракитины писали часто Зинаида Львовна къ Серафимѣ Павловнѣ, а Соня ко всѣмъ вмѣстѣ, но къ Ванѣ, кромѣ того, писала особенно. Сережа молчалъ, не просилъ у Вани прочитать письма Сони, но всѣмъ было очевидно, что онъ Ванѣ завидовалъ. Ваня же, прочитавъ письмо Сони, спѣшилъ къ Сережѣ, отдавалъ ему его и послѣ того долго оба брата говорили о новой жизни Сони въ Москвѣ и о всѣхъ удовольствіяхъ, которыми она такъ восхищалась. Сережа печалился, что Соня, разлученная съ нимъ и его семействомъ, нашла новыхъ друзей, завязала новыя отношенія и узнала удовольствія городской жизни; Ваня радовался за Соню, а Глаша волновалась почти до слёзъ, читая описанія вечеринокъ у знакомыхъ и представленій, на которыя весьма часто увозилъ Соню отецъ, иногда противъ желанія матери. Адмиралъ, желая доставить удовольствіе дѣтямъ и развлечь жену, устроилъ катанья въ саняхъ, тройками и приказалъ выстроить большую гору, „въ два этажа“, какъ говорила Глаша съ восторгомъ. Дѣло состояло въ томъ, что, скатившись съ большой построенной горы, санки и лубки вихремъ влетали въ садъ, и оттуда по склону уже натуральной горы мчались къ рѣкѣ. Разбѣгъ ихъ былъ такъ стремителенъ, и силенъ, что ихъ выбрасывало на другой довольно крутой берегъ рѣки. Глаша страстно любила эту забаву и забывала, предаваясь ей, скуку, испытываемую ею въ длинные вечера, когда вся семья, собравшись вокругъ стола, слушала чтеніе; читалъ самъ адмиралъ или Степанъ Михайловичъ, а иногда и англичанка. Накатавшись до усталости, Глаша обыкновенно дремала во время чтеній и говорила: „d’une pierre deux coups! Навеселилась и набѣгалась на горѣ и задремала вечеромъ при тоскливомъ чтеніи“. Терпѣть не могла Глаша чтенія вслухъ, при свѣтѣ лампы и при сидящихъ около круглаго стола всѣхъ домашнихъ!