– Ясно. Ну и чем живет сейчас ваш отдел? Над чем работаешь? – спросила она.
– Тебе и вправду интересно?
– Да, интересно.
– Не верю!
– Ты мне в глаза посмотри, я серьезно.
– Но это тягомотина жуткая. Ты меня возненавидишь!
– Погоди, съешь-ка сначала бекончика, мне одной не осилить.
И не успел я и слова сказать, как она перевалила мне на тарелку два ломтика – еще одна привычка Элиши, с которой я уже сжился, и сейчас она мне так же мила, как и в самом начале. За едой я рассказывал, как собираю инвестиционный портфель, чтобы привлечь инвесторов в авиационную индустрию. Говорил, что крупные коммерческие банки сдают позиции в отрасли, зато в нее вливаются денежные потоки от государственных проектов Китая и ОАЭ, что сюда лучше всего вкладывать крупные капиталы и что благодаря отраслевым договоренностям и третьей части Базельского соглашения этот рынок безопасен для пенсионных фондов и частных инвестиционных компаний. За все время она меня ни разу не перебила, не закатила глаз, не притворилась, будто падает в обморок. А, положив не глядя приборы на тарелку, сказала:
– Значит, так: у меня на счете в банке пятьдесят три доллара четыре цента. Во что бы мне их такое вложить? Может, в оранжевую жилетку и меховые наушники?
– Изучу этот вопрос.
Элиша кивком указала на окно:
– Ты ведь пока не уезжаешь?
– Еще немного – и пора будет в метро поспешить.
Она широко улыбнулась.
– Нет, гений, я спрашиваю, не собираешься ли ты домой. То есть в Англию. Не забыл Англию?
– Ох, прости. Я дурак, не сразу понял. – От ее вопроса у меня потеплело на душе. Ей интересны мои планы на будущее – значит, можно смело звать ее на второе свидание. – Думаю, зависит от обстоятельств.
– От каких?
– Виза, грин-карта – обычные дела.
– Да.
– Но если честно, есть много чего еще. Надо мне кое с чем разобраться, пока я здесь. Здесь я хотел начать новую жизнь, но до сих пор не уверен, правильный ли выбор сделал.
Этот разговор мы продолжили в другой раз. В том же году, в августе, в душный воскресный полдень мы нарезали круги по парку Томпкинс-сквер, над деревьями синело пустое небо, солнце подсвечивало здания вдоль прямой, как стрела, авеню А. И я начал рассказывать ей все то же, что рассказываю тебе сейчас.
– Может, еще по одной? Или ты торопишься?
– Не тороплюсь, и этому рада, – отозвалась она. – По моим меркам время еще детское. Я только к ночи оживаю. – Она завернула рукав, будто хотела посмотреть на часы, но так и не взглянула на циферблат. Время шло своим чередом, и мы доверились его ходу.
⇒
Скоро мне исполнится столько же, сколько было отцу в тот год, в августе. Мне понадобилось тридцать три года, чтобы нащупать свои границы, осталось докопаться до сердцевины моего Я. Что ни день я тоскую по маме, но я уже так долго прожил без нее, что она перестала служить мне примером, я привык смотреть на нее глазами ребенка, которого она обеспечивала всем: кормила, одевала, принимала за него все важные решения. Мне не дано знать, какой стала бы она к старости, как относилась бы ко мне взрослому. Возможно, мы отдалились бы друг от друга, стали чужими. А может, я не оправдал бы ее надежд, как в свое время отец. Или она вышла бы за другого и уехала жить в Кению, как мечтала в юности, судя по дневникам. И я не перестаю спрашивать себя, одобрила бы она мой переезд, работу, друзей, ведь в глубине души я знаю, что будь она жива, я не перебрался бы сюда, никогда бы не встретил Элишу, не почувствовал бы, что обрел здесь семью. Я остался бы в Англии, звонил бы маме исправно по вечерам, навещал по праздникам, как подобает воспитанному человеку.