Не говоря больше ни слова, Леви спокойно надел сюртук и вышел из номера, чем окончательно вывел Амелию из себя. Какая чудовищная несправедливость – ему в гневе можно просто уйти, а ей нельзя, ведь в одиночку разгуливать опасно, причём из-за непредсказуемой реакции здешних жителей гораздо опасней, чем в Нью-Йорке. А ещё он разозлил её тем, что предпочёл уйти, а не выслушать.
Она швырнула дурацкий дневник миссионера в дальний угол. У них впервые возник настоящий спор, а Леви сбежал. Не имея возможности его переубедить, она просто не находила себе места, оставалось только метаться по комнате и мысленно с ним спорить.
Так она металась до полного изнеможения, а потом бросилась на кровать и разрыдалась от клокочущих в душе эмоций.
Через некоторое время он вернулся, неся поднос с обедом, и извинился за то, что оставил её одну. Но не признался в том, что был неправ, и Амелия тоже извиняться не стала, так что ещё несколько дней отношения оставались напряжёнными.
За это время они довольно далеко продвинулись на юг из города в город, и в каждом их встречала невыносимая жара. Духота из-за высокой влажности выматывала последние силы, москиты донимали днём и ночью, солнце пекло не переставая, словом, приятного было мало.
Амелия приехала из холодных краёв, где воздух бодрил прохладой почти круглый год, а океан был и того холоднее.
Бедная обезьяна тоже страдала, по большей части из-за того, что дрессировщик не удосуживался налить воды в миску.
Однажды они остановились в небольшом городке в Северной Каролине. Когда рабочие устанавливали огромный белый шатер, Амелия увидела, как дрессировщик по имени Стивен Уайт ударил обезьяну хлыстом просто за то, что та слишком нерасторопно выбиралась из клетки в фургоне.
Амелия не раздумывая оставила Леви, рассуждающего о поисках подходящего места для ночлега, и направилась к Уайту.
Когда тот ещё раз замахнулся на сжавшееся в комок животное, Амелия вырвала хлыст из его руки, и, если бы не клокочущая ярость, отшвырнула бы этот мерзкий предмет куда подальше, словно он обжигал ей ладонь.
– Какого… – выругался Уайт.
Он повернулся к Амелии, и она ударила его по лицу хлыстом. Уайт вскрикнул, обеими руками прикрывая левую щёку, на которой почти мгновенно вздулся длинный рубец от уха до рта.
– Ах ты, проклятая сука, – взревел Уайт, шагнув к ней.
Амелия замахнулась снова, и Уайт замер, уставясь не на неё, а на орудие в руке.
Она чувствовала ладонью эту мерзость, словно пропитанную ненавистью Уайта к тем, кого он считал ниже себя. Ей вдруг захотелось выбросить хлыст подальше и отмыть руки дочиста, до красноты, до полной уверенности в том, что эта злоба не просочилась сквозь кожу и не передалась ей.