Амелия осторожно направилась к орангутану, надеясь, что никто не заметит, как у неё подкашиваются ноги.
Шея и плечи обезьяны были покрыты рубцами, она лежала на боку, закрыв глаза. Леви попросил пару рабочих отнести её в шатёр, дать воды и покормить.
Амелия порывалась пойти за ними, но Леви положил руку ей на плечо.
– Пусть они сами, я прослежу, чтобы беднягу не обижали.
– Ты хочешь этим сказать, – горько заметила Амелия, – что меня никто не послушает. Так же, как мистер Уайт не собирался уходить, пока ты не приказал.
– Мужчины вообще неохотно подчиняются женщинам, – мягко пояснил Леви. – Амелия, к сожалению, так уж заведено, нравится тебе это или нет.
– В мире, – возразила Амелия, – столько несправедливости.
После этого случая она стала часто замечать, как на неё косились другие рабочие. Сказанное Уайтом на самом деле было у многих на уме – своим существованием она противоречит законам природы, и таких, как она, быть не должно.
Она замечала этот взгляд и у зрителей, просто раньше никак не могла уловить это мимолётное ощущение. Некоторые восхищались ею как чудом, но большинство приходило в ужас от самого факта её существования.
«Не очень-то приятно осознавать, что по мнению многих людей тебе не место на этом свете», – думала Амелия.
С каждым днём она больше тревожилась и сердилась. Спроси её, и она не смогла бы объяснить причину. Великое множество неприятных мелочей копились исподволь и тяжким гнётом оседали в душе.
А может, это всё из-за стены непонимания, что возникла между ней и Леви. Казалось, что они чаще спорили, чем сходились во мнениях. Они по-прежнему любили друг друга, но раздражённо отталкивали не реже, чем раскрывали объятия.
Она никак не могла забыть ту первую ссору из-за островитян, которых он обозвал дикарями, а потом просто ушёл, и снова и снова поднимала эту тему, не оставляя бесплодных попыток его переубедить, но к согласию они так и не пришли, да и не могли прийти.
Наконец она поняла, что его не убедить, ведь он не в состоянии понять, каково это – быть не таким, как все, и постоянно терпеть попытки окружающих перекроить тебя на свой лад. Она обнаружила, что мужчинам такое недоступно в принципе, хотя от собственных жён они этого ожидают изо дня в день.
С тех пор она перестала навязывать ему своё мнение, но семя разочарования всё-таки поселилось в душе и в конце концов проросло неутихающей болью.
Возможно, причины её гнева и беспокойства крылись в изнурительных тяготах путешествия или неизбежном заточении в этом ужасном фургоне день за днём. Может, она просто устала притворяться бессловесным существом, что не умеет говорить, и потому не могла осадить мужчин, с вожделением разглядывающих её сквозь стекло.