Это был бы подходящий конец. Но поскольку действительность редко поставляет пригодные для романов концы, а хроника больше нуждается в ясности, чем в яркости, то в фактически достоверном конце, к сожалению, меньше красоты, меньше определенности, меньше справедливости. Риплоз, этот бесплодный аккумулятор знаний, высказался так: «Верность деталям обязательна хотя бы уже потому, что Эрп никак не может уподобиться Карлу Пятому, не без оснований называвшему своего придворного биографа Иоганна Слейдана [52] своим лейб-вралем». И поэтому здесь последует действительный, истинный, фактически достоверный конец (с которого книга, впрочем, могла бы и начаться: человек возвращается к своей семье; соседи, друзья, коллеги, товарищи по партии говорят: «Слава богу, наконец-то, какое счастье!» И они считают это победой нравственности. Писатель же спрашивает себя и своих читателей: на самом ли деле это так?).
Итак, истинный конец точь-в-точь походил на столь хорошо придуманный до того момента, когда Эрп вошел в комнату с террасой, поставил чемоданы, поздоровался, смущенно улыбаясь, — нет, этого он не успел сделать, потому что Катарина уже повисла у него на шее и крепко обвила ее руками, от недостатка воздуха он покраснел так же, как она от радости. Сказать что-нибудь она не успела, а он говорил только: «Да, да, да» — словно она его спрашивала, останется ли он теперь тут, что она и сделала, но значительно позже, спустя много времени, после трижды повторенного вопроса о том, что он ей привез. На бледном лице Петера не отразилось никаких эмоций, он моргая смотрел на заходящее солнце, пока не окончились бурные приветствия сестры, потом подошел, исполнил обязательный поцелуйный обряд, спросил, должен ли он теперь освободить комнату. Все это время Элизабет сидела молча и неподвижно за столом в ожидании бестактного нежного приветствия, которому она воспротивилась бы, невзирая на присутствие детей, и, когда Карл всего лишь протянул ей руку, наконец произнесла: «Ты уже поел?» — и замолчала надолго, а Карл говорил с детьми, или, вернее, заставлял их говорить, придумывая разные вопросы, очень много вопросов, из страха, как бы они не спросили его о чем-нибудь. Позднее он посидел у кровати каждого из них и пообещал им (будучи достаточно размягчен) желаемое: Катарине — автомобильное путешествие в какой-нибудь город, в котором она еще никогда не бывала, Петеру — оборудовать для него комнату на чердаке, обоим — отвозить их каждое утро в школу. В столовой он не застал Элизабет. «Можно», — сказала она таким тоном, словно было совершенно естественно, что он стучался, прежде чем войти к ней. Она сидела за письменным столом. «Ты купила письменный стол? — спросил он, и немного погодя: — Нравится тебе новая работа?» — «Да». — «Это меня радует. Но надеюсь, ты знаешь, что работать тебе не обязательно». — «Обязательно». — «Я хотел сказать — из-за денег. Ты нужна детям».