Мать подталкивает меня вперед.
"Иди".
"Мама?".
"Иди к нему".
Я покорно делаю шаг, потом другой. Оборачиваюсь. Ожидание. Она ждет чего-то. Кого-то.
"Мама?".
"Не останавливайся".
"Я…".
"Теперь ты принадлежишь ему".
Ему? Я пристально вглядываюсь в лицо незнакомцу. По израненным морщинами щекам струятся мутные соленые слезы, смывающие дорожную пыль. Черты кажутся смутно знакомыми. Я ждал чего-то. Кого-то… Память начинает возвращаться ко мне. Смех, крики, обрывки воспоминаний… Он повторяет мое имя. Я делаю новый шаг навстречу ему. Я знаю этого человека. Знаю. И новая волна боли захлестывает меня. Я чувствую его скорбь, его тоску. Печаль, что привела его сюда. Путь был долог, но он пришел ко мне. Пришел за мной.
"Он проводит тебя, он избавит твое сердце от боли, а душу от скорби".
Едва различимый шепот матери успокаивает меня. Она продолжает говорить, хотя ее губы плотно сомкнуты, искривленные ожиданием новой разлуки. Она смирится… Свыкнется с этой болью. Тяжкий крест — находить и терять, снова и снова. Кто-то другой заменит меня. Я никогда не узнаю, когда и на какой срок. Я все еще слышу ее беззвучные слова. Она прощается со мной, теперь уже навсегда. Я оборачиваюсь в последний раз и жалею об этом. Нет ничего страшнее, чем глаза матери, обреченной терять своего ребенка. Я медленно отвожу взгляд и встречаюсь глазами с человеком. Он ждет меня, его руки по-прежнему предательски дрожат. Я вспоминаю, мучительно вспоминаю его имя.
"Кто ты?".
Нет ответа. Только этот полный муки взгляд.
"Иди ко мне".
Его мягкий голос кажется мне оглушительным ревом. Скорчившись, я отшатнулся. Он понял свою ошибку. Ему нельзя говорить, не сейчас. И слова, готовые сорваться с его губ, умирают, так и не родившись.
"Я знаю тебя".
Он кивает мне в ответ.
"Я иду к тебе".
Его руки касаются меня. И память возвращается, делая боль еще острее.
КРЕЩЕНДО
1. ПОД ШУМ ЛИСТВЫ, ПОД РОПОТ ВЕТРА…
Я помню себя с двух лет. Звонкий смех сестер, ворчание старшего брата… Звуки дома, такие родные и знакомые, согревают меня изнутри, и сердце бьется чаще и сильнее. Запахи лаванды и мяты, брусники и листьев дикой малины. Улыбаясь, мать сидит у окна, сортируя сушеные травы. Повернувшись, она смотрит на меня, и в этот момент я знаю, что ее улыбка, полная любви и нежности, принадлежит мне одному.
Я был пятым — и самым младшим — ребенком в семье. Любовь окружала меня, и я беззаботно купался в ее лучах, не чувствуя ни зависти, ни злости. Сестры и брат любили меня не меньше, чем отец и мать, и я благодарно отзывался на их ласку и доброту. Они баловали меня, но я не помню, чтобы я когда-нибудь капризничал или скандалил. Всего можно было добиться простым взглядом, простым словом… Но я не был глуп и не был слеп. Я не позволял их любви одурманить себя. Я был предан им так же, как они мне, и всегда делил с ними полноту своего счастья, будь то лучшее место на ярмарке или больший кусок хлеба. Я жил жизнью, сдобренной радостью и любовью. Я никогда не жаловался, потому что жаловаться было не на что. Меня все устраивало. Или почти все.