— Подонок! Тебе все равно, абсолютно все равно! Скажи же что-нибудь, наконец!
Мы утопали в сугробах. Кетт молча поднялся и долго смотрел мне в глаза. Тогда я понял, как был не прав. Каждое мое слово вбивало гвозди в крышку его собственного гроба. Мы делили мою боль, мою грусть, мое одиночество. Мы здесь и сейчас, мы вместе, мы едины. Моя потеря стала его потерей. Моя скорбь его скорбью. Но мой гнев стоял между нами. Он не мог разделить его со мной. Стыд окрасил мои щеки. Не выдержав, я отвел взгляд. Кетт так ничего и не ответил. Он положил руку мне на плечо, и пришло успокоение, вытесняющее опустошенность. Я снова чувствовал, что я кому-то нужен. Я снова знал, что я любим. Я благодарно взглянул в глаза цвета поблекшей лазури. У меня был кто-то, деливший со мной радости и печали. А у него? Способен ли я ответить ему тем же? Ведь это больно, слишком больно. Прочтя сомнение в моих глазах, он отвернулся. Солнце блестело инеем на его ресницах. Он смотрел на старое иссохшее дерево, скрюченными оголенными ветвями тянувшееся к небу. Туда, где в бесконечности бледной синевы тонули облака.
6…ЗАКАТ ТОТ ЗОВ ВЕРНЕТ, А Я…
— Дикк!
Я оборачиваюсь. Анэлли. Ее порозовевшее на морозе лицо лучится радостью. На щеках проступили очаровательные ямочки, но скорбные нити морщин, опоясавшие рот и веки, останутся вечным напоминанием о пережитом, равно как и тень потери, угнездившаяся на самом дне ее глаз. Минул год со смерти Вельда. Киваю, улыбаясь в ответ, и сестра расцветает, словно роза под каплями дождя. Не сознавая того, она прижимает ладонь в рукавице к своему животу, и столько нерастраченной любви и нежности сквозит в этом жесте… Да, она заслужила право на новое счастье.
Я оглядываюсь. Кетт стоит у лавки с медовыми пряниками. Его любимые. Смеясь, торговец кидает ему пару сладких расписных фигурок. Поймаешь — они твои! Друг ловко подхватывает их и, будто почувствовав мой взгляд, оборачивается. Наши глаза встречаются. Кивком он подзывает меня и я, подобно собаке, заслышавшей свист хозяина, срываюсь с места. Обогнав маленькую гнедую лошадку, тащащую сани со сластями и хлопушками, я присоединяюсь к нему. Зимняя ярмарка в самом разгаре. Праздничную атмосферу оттеняет яркое солнце, блуждающее на смеющихся лицах. Но у нас свой праздник. Рванувшись, мы покидаем общее веселье, оставляя шум чужой радости позади. Ликуя, мы пробираемся по заснеженной глади земли, разбрызгивая миллиарды белых невесомых хлопьев. Добравшись до старой мельницы, мы оборачиваемся, оценивая проделанный путь и, задыхаясь от бега, не сговариваясь плюхаемся на груду досок, сваленных у каменной стены. Какое-то время мы сидим молча, переводя дыхание. Кетт всматривается в слепящую даль равнин, облачка пара вырываются у него изо рта. Наблюдаю за ним, но его мысли остаются тайной для меня. Сейчас он далеко, где-то там, в призрачной белизне, где сливаются воедино грешная плоть земли и непорочная душа безоблачных небес. Ощущаю укол ревности. Глупо, но я не хочу делить его ни с кем и ни с чем, будь это хоть само небо.