4…МНЕ ТАК ЖЕ ЛУЧШЕ БЕЗ НЕЕ…
Я понял это в десять лет. Стояли жестокие морозы, непривычные для нашего теплого края. Снег ровным пластом покрывал землю, сверкая и искрясь на солнце ярче любых алмазов. Я сидел за столом, доедая завтрак, состоящий из каши и хлеба. Отец и брат уже ушли в мастерскую, и я беззаботно болтал ногами, чувствуя себя в обществе оставшихся женщин настоящим мужчиной. Мать сидела в углу у очага, отбирая травы для отвара. Две моих сестры, еще слишком юных, чтобы выйти замуж, тихо шушукались у противоположной стены. Я всегда удивлялся, как они могли одновременно шить и столько работать языками. Я уже дожевывал остатки хлеба, когда рядом с домом раздался крик. Горе и отчаяние, звеневшие в нем, потрясли меня. Ложка выпала из моих рук. Анэлли. Что могло причинить ей столько боли? Я взглянул на окаменевшее лицо матери, и мне потребовалась лишь секунда, чтобы понять. Дверь распахнулась, впуская холод и ветер. Самая старшая из моих сестер, уже замужняя женщина, стояла на пороге. На ее непокрытых волосах оседали и медленно таяли снежинки. Сгорбленные плечи выдавали, как тяжек был ее груз. Вельд. Мой племянник, которому едва исполнилось четыре года. Его бледное застывшее лицо еще долго снилось мне в кошмарных снах. Он приходил и звал меня, стоя у кровати, источающий запах страха, боли и смерти. Я просыпался в поту, судорожно дыша. Но все это было потом. Сейчас я видел только горе, подобравшееся настолько близко, насколько это вообще возможно. Моя мать не произнесла ни слова. Глядя в пустоту остекленевшими глазами, она выплеснула горячий отвар в огонь. Теперь он был уже не нужен.
Похороны врезались мне в память, как клеймо, выжигаемое на шкуре скота. Я до сих пор слышу крики сестры, хватающейся окоченевшими пальцами за обледенелые стенки гроба. Пронзительный скрежет ее ногтей по дереву крышки. Рыдание девочек. Безмолвие отца. Тихую скорбь матери. И отстраненную задумчивость брата, наблюдающего за другом детства, потерявшим своего сына. Я помню, я слышу. Искрящий снег слепил мне глаза, и холод сдавливал подступающие к горлу слезы. Именно тогда я уверился в том, что мои выводы были ошибочны. Уж лучше увечье, чем смерть. Лучше сочувствие, чем горе. Я не хотел причинять родителям такую боль. И я боялся, ужасно боялся. Я встретился глазами с братом. Он всегда был молчаливым человеком.
Он так и умер холостым.
5…МОЙ КРИК ВОСХОД ВДАЛИ УСЛЫШИТ…
Я знал, к кому придти с этим горем. Кетт слушал меня, не перебивая. Опустив голову, он шел рядом, щурясь от слепящего снега. Что-то было в его лице, какая-то отрешенность, насторожившая меня. Он не смотрел в мою сторону. Я начал сомневаться, слышит ли он меня вообще. Но в данный момент это не имело никакого значения. Мне просто нужен был кто-то, кому можно выговориться. И я изливал свою боль, исторгал проклятия и слезы, а он лишь слушал, только слушал, и больше ничего. Мое сердце наполнилось яростью. Это несправедливо, все несправедливо, а ты так спокоен! Я закричал. Вздрогнув, он остановился. И тогда я толкнул его.