Кровать Франты пуста. Странно.
А это что за звуки? Вроде бы доносятся из умывальной. Как будто там кто-то разговаривает. Да, точно, это оттуда.
Я останавливаюсь перед входом в умывальную комнату. Двери здесь нет, только открытый проем, за ним сразу проход налево. На пороге косо лежит прямоугольник слабого света. Звуки негромкие, но их усиливает эхо от стен. Словно кому-то там, внутри, трудно дышать.
Я бесшумно переступаю порог. Два коротких вздоха, всхлип. Кто здесь? Я всматриваюсь.
Франта сидит на полу, опустив голову, привалившись спиной к стене. Я вижу его очень хорошо: на него падает бледно-желтый свет из окна (самого окна мне отсюда не видно). Несколько секунд широкие плечи Франты вздрагивают, потом дрожь стихает. Он словно с трудом приподнимает голову, бледный свет отражается от его мокрых щек.
— Что…
Я подаюсь вперед, задерживаю дыхание.
— Что… — опять начинает Франта, но слезы мешают ему говорить.
Он разговаривает сам с собой? Ведь больше тут никого нет.
— Что… будет… завтра? — Тыльной стороной руки Франта размазывает по щеке отражение бледно-желтого света.
Я отворачиваюсь и, наконец вздохнув, иду обратно в постель.
По дороге задерживаюсь возле маленькой печки у двери. Эта штуковина якобы обогревает нашу комнату, но она и комнатушку в десять раз меньше этой не смогла бы обогреть. И все-таки Франта велел мне расстелить одеяло на полу рядом с ней. Я наклоняюсь и щупаю тот край одеяла, что ближе к печке. Самый уголок и правда высох.
Не задумываясь, я падаю на четвереньки и утыкаюсь носом в этот сухой уголок одеяла. Несколько раз втягиваю в себя воздух и только потом понимаю, чем оно теперь пахнет. Запаха Голешовице больше нет. Остался лишь тот луг, холодный и мокрый.
— Так, — сказал доктор Ламм. — Сыпь прошла, кожа шелушится.
Он приподнял мою руку и поскреб около подмышки. Чешуйками посыпалась на пол сухая кожа. Я поскорее опустил руку — не хотел, чтобы кто-то из тридцати ребят в палате это заметил. Но вроде бы никто и не смотрел.
— Это хороший признак.
— Значит, мне можно идти? — спросил я, мечтая хотя бы вернуться в постель: цементный пол под ногами — как неровный лед.
Доктор не ответил. Теперь он переместил холодную ладонь на мое горло и надавил. Немного больно.
— Грета! — позвал он невысокого роста медсестру. — Пощупайте.
Она положила руку на то же место, у нее рука хотя бы теплая.
— Желёзки опухшие.
— То есть пока нельзя? — переспросил я, но доктор снова оставил мой вопрос без ответа. Чего он такой сердитый? Как будто я виноват, что заболел скарлатиной.