— Высунь язык, Миша!
Я так и сделал.
— Хм… Какая у него утренняя температура?
Грета сверилась с маленьким блокнотом, она его всюду носила с собой.
— Сто и две десятых[8]. Со вчерашнего дня опустилась.
Доктор заглянул в блокнот и кивнул.
— Хорошо, — сказал он. — Ложись.
Я накрылся колючим одеялом и потрогал горло: что они там щупали?
— Когда температура опустится ниже девяноста девяти[9], сможешь вернуться в свою комнату. Вероятно, уже в воскресенье.
— Еще два дня? — переспросил я и стукнул кулаком продавленный матрас. — Да ну, я тут одиннадцать дней валяюсь…
Но доктор Ламм уже перешел к следующей кровати, там несколько дней лежала голландская девчонка, я с ней даже не мог поговорить. Она спала, доктор и медсестра встали у нее в ногах и тихо переговаривались. Мне показалось, обсуждают они что-то другое, не девочку, — я уловил какие-то имена. Грета покачала головой и уставилась в пол. Почему-то выражение ее лица меня встревожило, я отвернулся и стал смотреть в окно у моей кровати, хотя смотреть было особо не на что: серые корпуса да верхушки голых деревьев.
От скуки я взял блокнот, который мне несколько дней назад принесла мама, — пока что я использовал его лишь затем, чтобы написать ей одно-единственное письмо. Ручка попалась почти не пишущая, мне приходилось нажимать изо всех сил, и теперь, когда я поднимал блокнот к свету и находил правильный угол, можно было прочесть это письмо на следующей странице под той, на которой я его написал:
Дорогая мама!
Тут врач, который когда-то отправил меня оперировать аппендицит (мне тогда было, кажется, три года), и медсестра Шульц, она с тобой знакома. Я съел весь хлеб, а сухари здесь делать не могу. Очень хочется есть. Доктор говорит, у меня шелушится кожа. Что он сказал тебе? Почему никто из комнаты 7 не пишет мне? Лео Лови просил передать привет Гонзе Дойчу. Что нового у Иржи, Кикины и Феликса? Вот бы они все в следующий раз пришли вместе с тобой и Мариэттой. Жду не дождусь, когда же ты придешь.
Миша
— Очень скучно, — пожаловался я Грете примерно через час, когда она сунула мне в рот градусник. — Почему вы не отпустите меня в мою комнату?
Грета молча вынула градусник, посмотрела.
— Сто и одна десятая[10], — буркнула она себе под нос, убирая градусник в блокнот.
— Ну правда? — заныл я.
Она глянула на меня так, словно только сейчас вспомнила о моем существовании.
— Скучно — почитай свою памятную книгу.
— Опять?
— Почему бы и нет?
— Потому что мне принесли ее два дня назад, и я ее уже задолбил наизусть.
— Знаешь, — сказала она, заткнув ручку за ухо, — если б мои друзья не пожалели труда и сделали бы для меня такую вещь, на память о них… — Она часто заморгала.