— Может быть, мы пройдем в дом? — с надеждой спросил Павел Максимович, заглянув старухе прямо в остекленевшие глаза. — А то больно жарко становится.
— Ты…?! — дрожащим голосом, произнесла Катя. — Ты жив…?!
Семен Иванович сидел у окна с включенной лампой, локтями опершись о стол, чтобы меньше чувствовать боль в спине, и с увеличительным стеклом читал Чехова, «Палату №6». Он оторвал взгляд от потрепанной книги, и сквозь давно немытое, заклеенное пластилином стекло, посмотрел на соседку, так и сидевшую, под слепым, как и она, небом.
— Старая дура, — сказал он, протирая тряпкой очки. — Отстроить такую домину и жить на старости лет одной. Ладно, мне природа здоровья не дала, прятался от девок. Я столько земли не перекидал лопатой, сколько она денег! Не понимаю, что с ней такое произошло?
Засвистел чайник.
— Слышу, слышу, сейчас.
Чайник надрывался и свирепел, требуя, чтобы на него, наконец, обратили внимание. Крышка затанцевала по горлышку чайника.
— Да иду, иду, — сказал старик, еще раз посмотрев в маленькое окошко, и поспешив к дровяной плите.
Когда он вернулся, держа полотенцем эмалированную кружку, на крыльце уже никого не было.
3.
Катя читает свой дневник.
— Кто мертв? — опешив, спросил Павел Максимович. — У меня все анализы в порядке.
— Но как, Максим?! — с неподдельной радостью спросила старуха.
— Меня Павлом зовут. Максимом звали моего отца, но это не имеет никакого отношения к делу, Екатерина Валерьевна.
— Сын…, — повторила старуха за помощником, словно впервые слышала такую комбинацию звуков.
Она с трудом поднялась со ступеней, взяла палку и, шаркая ногами, пошла в дом. Павел Максимович проводил ее взглядом, соображая прикидывая дальнейший план действий.
— Заходи, — донесся из темноты приглушенный голос старухи.
Павел Максимович для приличия постучал кулаком в дверь, набрал в легкие промозглого воздуха и вошел. Дом сморщился, словно вдохнул табачного дыма, и зачихал.
Горшки, книжные шкафы до потолка, репродукции картин, трехъярусная люстра, вазы — все застыло в пыли и саже, как жуки в янтарной смоле. Источником сажи, скорее всего, была печка-буржуйка и кирпичный камин, в котором кто-то неумело вывел трубу от печки. На полу лежал персидский ковер, точнее, уже не ковер, а подгоревший вспенившийся омлет, наступать на который не хотелось. На ковре стоял круглый, массивный дубовый стол, покрытый засаленной, в нескольких местах порванной, скатертью. На столе расположилась стеклянная квадратная пепельница с множеством старых и свежих окурков разной длины, а так же, выделяющаяся из общего фона, чистая фарфоровая тарелка и чашка с позолоченной окантовкой.