— Не такой уж и обман.
Мой голос звучал слишком простецки. Я сам засомневался.
— Вечно так: ищу настоящее, а нахожу проблемы, — сказал Шелобей.
Слова дрожали на его губах, а ступеньки были холодные.
— Слушай, Шелобей, я забыл сказать. Я говорил же с Лидой.
— Ой, можешь хотя бы ты не начинать?
— Погоди. — Шелобей хотел подняться, но я его усадил и с настойчивостью всё держал за плечи. — Послушай, я говорил с Лидой. Она сказала, что с Израилем ни фига не наверняка. У неё ж татуировки, они это не любят. И вообще — если захочешь, ты можешь с ней поехать. Не знаю, почему она сама тебе это не сказала.
Шелобей прижал вдруг ладони к глазам (самой пухлой частью, где кисти начинаются) и расхныкался:
— Господи, какой же я тупой…
Я сильнее сжал ему плечи — потому что ничего умней не мог придумать.
— Хочешь, — сказал я, — хочешь, назад вернёмся? Алкаха осталась ещё.
Он зашмыгал и отёр глаза:
— Ну не, это будет уже совсем тупорыло.
Я согласился. Согласился и достал телефон — посмотреть время.
— До метро ещё минут сорок… — сказал я и задумался. — Слушай. А погнали по трамвайным рельсам гулять? До метро какого-нибудь?
— Ты прикалываешься? — Он убрал ладони: глаза у него были красные, робко улыбающиеся.
— Да нет. Серьёзно.
И совершенно серьёзно мы вышли из подъезда, перебежали Ленинский проспект и путаными дворами добрались до улицы Вавилова: пойдя по рельсам (снег мелко сыпал и даль убегала мглисто), мы заорали Башлачёвского «Ванюшу»:
Душа гуляет —
И носит тело!
Рассунув по карманам силлогизмы, антиномии и горстку ностальгии, — я подходил к универу (одного препода навестить). На карнизах улеглись не долетевшие до земли сугробы, бежевые кирпичи от вечера сохмурились, а вверх стремилось шесть, семь, восемь — девять этажей.
У входа — ёжатся, дрожат и фыркают курящие студенты.
Мимо охранника — под турникетом — прямо в холл. Новогодняя ёлка (какая-то зачуханная) уже водворилась, впереди опаздывает неземная девушка с авоськой, полной остроуглых книг… Нет-нет — мне не в этот корпус.
Через обласканный снегом дворик (в котором так приятно тайком покурить) в пятый корпус (который самый убитый) — лестница, отплёвывающаяся штукатурка, трещины, украшенные скобами. «Бога нет», — надпись. «Не курить», — ещё одна. «Верните власть Медведеву!» — это третья. «Великий террорист — рычаг, могущий перевернуть миры» — эта даже с подписью: «Кнут Гамсун».
Седьмой этаж.
Половица скриплет, света нет — иду по темноте. Дверь в коридор, следующий: лампа — люминесцентная — помаргивает. Коридор плетётся вдаль, слева, справа — приоткрытые аудитории: они пусты, глухи и свет там выключен (можно завалиться спать). Я иду, заложив руки за спиной и вслушиваюсь в удары своих каблуков. Лёгкий запах зацветающей воды, одинокие, опустелые пространства — и мысль: «В космосе нет музыки».