Его подарили ей на Новый год. И она знала, что подарят — и ждала, ждала: когда уже наступит? А потом радовалась подарку целых два дня.
От вида игрушек (вся Москва — ящик с игрушками) ей всегда хочется плакать (Лида обходит стороной «Детский мир»). Но от этого кораблика корёжило ещё невыносимей, чем обыкновенно: Лида вдруг поняла, что выросла не только она, выросло и время: раньше жизнь была маленькая, восторженная — она целиком умещалась в день. Потом жизнь вымахала до недели, до месяца, до года. Лида знала, что скоро и года начнут пролетать как выкуренные сигареты — от ребёнка до старухи один шаг. А этот пыльный кораблик улыбался своими окнами и махал хвостом с ракетами, заставляя сглотнуть ностальгической комок, и думалось: раньше всё было совсем не так! а кораблик улыбался, поблёскивал одной из пулялок — и какой-то голос говорил: «А ведь никогда и не было по-другому».
Обессилев думать, Лида вышла на ледяной балкон, взяла велик под уздцы и повела тот в комнату — качать колёса.
Она уже стояла в коридоре, одной рукой придерживая велик, а другой — помогая пятке влезть в кроссовку. Лида была совсем готовая, но не уходила: ещё с минутку постояла, вяло надеясь, что кто-нибудь придёт.
Выйдя из подъезда, она, кряхтя, влезла на велосипед (только не плакать на морозе, только не плакать на морозе). Проезжая мимо помойки — улыбнулась. Помой-ка — помой-ка! Это когда она в школе буянила, папа грозился, что Лида уйдёт жить на помойку. Ещё в детдом угрожал отдать… А Лида всегда хотела — и в детом, и на помойку! Когда тебя не страхуют — плывёшь лучше. Ей так казалось.
Ехать по белой Москве оказалось очень странно. Разумеется, Лида разучилась подпрыгивать перед бордюрами (да и снег последние дни шёл и шёл — в забытьи каком-то), так что она впилилась, пробила камеру и свалилась в сугроб — в районе Бибирево.
Она доковыляла до моей парикмахерской, я отпросился с работы, и мы пошли в шиномонтажку.
Когда мастер — обитатель каморки из нескольких досок, кучки кирпичей и гнилого шифера — уже проверял камеру в тазике с водой, я у Лиды спросил:
— Так у тебя, получается, не очень-то еврейские корни?
— Ну, семиюродная бабка, десятая вода на киселе у меня всё-таки была. И к тому же — не стоит забывать про нос! — Её нос был под бинтами, но я прекрасно помнил его орлиный стан.
— Тогда почему Израиль?
Лида почесала дредастую голову и коротко улыбнулась:
— Евреи — это семья.
— Да ты, блин, посмотри, какой снег! — Дёрнов сидел на подоконнике.
— Какой? — Шелобей лениво отвернулся от ноута, но не встал.
— Он о-хре-нительный! Погнали крепость лепить?