Заря бросалась рыжим и тенями в наш окоп. Снежки были уже наготове, мы сидели на корточках, прижавшись к стене друг напротив друга и слушали ветер в деревьях. Вдруг — с весёлым свистом (как будто птичка) полетел и разорвался снаряд — он вмялся ровно в башенку и отколол ей зубец. Потом ещё один. Ещё один. Ещё. Е-щё. Е-щё. Это была нешуточная канонада!
Мы выглядывали, пытаясь определить, откуда именно ведётся огонь. Снежки были редкие, но постоянные — и прилетали как будто бы со всех сторон сразу. Вдруг из-за ёлок закопошилось белое что-то и тень проволоклась… Кажется, противник ползёт, укрывшись куском пенопласта!
— Идут на приступ! — заорал я и стал вести подавляющий огонь с двух рук; мне отвечали затравленными снежками, один забился прямо в ухо, на несколько секунд меня контузило.
— С другой стороны! — закричал Дёрнов в ещё слышавшее ухо.
Я подбежал к нему и увидел карабкающегося красными пальцами Стелькина, не обращающего внимания на то, что ему сыплют снег прямо в лицо (удалая ушанка уже давно опочила на поле боя). Ещё чуть-чуть — и он вцепился бы мне в шарф, но в каком-то кураже и находчивости я заметил, что шары башни стоят некрепко — навалился всей силой на них и обрушил на Аркадия Макаровича нашу башню. Он отступил — ушибленный и мокрый. Огонь с другого фланга продолжался — такой плотный, что даже не верилось, что Шелобей может один так яростно обстреливать: он ведь не Шива.
— Кажется, у них подкрепление! — крикнул я.
Мы отсиживались за стеной, слушали свист и готовили снежки.
— Жизнь — это борьба, как говорили в «Гитлерюгенде», — сказал Дёрнов, матёро раскуривая невесть откуда взявшуюся трубку.
Мы сидели на корточках под обкусанной стеной, вяло отстреливаясь. Снежки свистели, за воротником намокло, кристаллики блестели на перчатках. Воспоминания застряли в горле мадленкой.
Красноярск: отбивающиеся от Красной армии центральные купеческие домики, развалившаяся за сопкой и слушающая блатной музон Покровка, угрюмо заводской, пережёвывающий одну и ту же улицу, Правый берег, счастливо женившиеся, но постоянно изменяющие друг другу зелёные холмы и желтеющие степи, — всё это мы с Шелобеем почему-то не вспоминали (как будто был древний запрет), — и всё это вдруг одной несуразной кучей выросло передо мной.
Наждачный шифер гаража, небоскрёб в девять этажей, берёзки, по которым круто лазать, исписанная кирпичная стена («Лёха Крастэц», «Мы вас палим», «рэп — это кал», «Трудовик ОР») — мы с Шелобеем сидели на гаражах, пили лимонад «АЯН» и слушали с кнопочного «Сони Эриксона» (цветного!) прикольную песню, которую нам кто-то из старшаков по ИК-порту скинул: называется «Законы просты — нам всё до пизды».