— Не читал? — по слогам, в преувеличенном ужасе, проговорил Леопольд. — А первый том «Капитала»?
— Не читал.
— А…
— Ладно выспрашивать. Что ты привязался выспрашивать? Откуда мне запрещённую литературу добывать было, когда я за решёткой сидел? До тюрьмы что библиотекарша даст, то и читаю. Теперь примусь навёрстывать.
— Здесь, в Ермаковском, есть ссыльные Сильвин, Лепешинские. Владимир Ильич всегда о них говорит. Вот, говорит, замечательно образованные люди! Ещё у Владимира Ильича есть один товарищ, Глеб Кржижановский, так тот всё на свете знает, о чём ни спроси! Вот слушай, что с польского перевёл. Мой отец говорит ему, а он переводит:
Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами,
Грозитесь свирепой тюрьмой, кандалами!
Мы вольны душою, хоть телом попраны.
Позор, позор, позор вам, тираны!
Тсс, тише, что это я на улице запел? А то ещё Ленгник есть, чёрный такой, бородатый, шахматист исключительный, суровый такой, он в Теси живёт, село Тесинское отсюда за семьдесят вёрст. Все товарищи Владимира Ильича. Мой отец говорит, с такими товарищами не пропадёшь. Прохор, хочешь дружить?
— Хочу.
— Если друзья, делить всё — и неудачи и радости. Ничего не утаивать, до конца, что есть на душе. Друзья? Навек?
— Навек.
— Вот и здорово!
Они дошагали до конца села, и давно вернулись обратно, и снова шагали в конец села и назад. Между тем наступил вечер. Жёлтенькие огонёчки неярко засветились в некоторых окнах. А некоторые окна затворились ставнями, и избы стали немые и тёмные. Погодите, а Прошкина изба где? Батюшки, не заблудились ли мы? Ночь на дворе. Хозяйка, бабка Степанида, запрётся — поди достучись. А стучаться куда? Прошка всего и запомнил, что изба в два окошка, никаких других примет не запомнил.
— Идём ко мне ночевать, ляжем вместе, поговорим, — позвал Леопольд.
А писарь? Бабка Степанида завтра побежит, нажалуется писарю, чтобы не своевольничал с первой же ночи. Надо свою избу разыскать, вспомнить приметы. Два окна. Тесовая крыша. Дощатый забор. Рябина за забором. Длинная, одна-одинёшенька, с необломанными кистями. Бабка Степанида бережёт, пока ягоду морозами схватит. А вон глядит через забор, вон рябинушка. И изба в два окошка. Тут я и живу. И калитку бабка Степанида не заперла, дожидается Прошку.
Лампы у бабки Степаниды нет, сидит с камельком, зажжённым на шестке костёриком. Дым от костёрика утягивает в печную трубу. Прыгают от камелька тени по стенам, качается бабкина тень, сутулая, косматая, как ведьма. Странным всё это кажется Прошке, словно читает книжку про чужую жизнь.
Бабка с укорами: