«Без прямоты и доверия нет любви, нет дружбы». Правда, правда! Как удивительно. А скоро совсем новое наступит для меня. Прощайте, Саяны! Вон вы какие ясные, чистые, ветром развеяло тучи, и вы стоите, облитые снегом и светом громады. А за громадами не конец земли, а воля. Владимир Ильич сказал: «У тебя ещё всё впереди». Поживей наступай моё «впереди»! Вот и осень. Земля твёрдая, стучит под ногами. Трава увяла. Падают листья с деревьев, всё голее в природе, холоднее. Только отава зелена, и всё равно видно, что осень, и Шуша осенняя, торопится в Енисей, пока не замёрзла, рябая от ветра, ветер гонит течение. Шуша, прощай.
Леопольда продувало насквозь, он поднял воротник и шагал по берегу. Вдруг она не придёт? Сердце колотилось торопливо и сбивчиво. Он никогда не думал о Паше, как сегодня. Он думал сегодня о ней как-то особенно. «Паша, приходи, скорее приходи!»
Она прибежала, когда он совсем закоченел.
— Ну что? Для чего кликал? Секрет, что ли, какой? Да ты весь замороженный. Иззяб? Да ты весь дрожишь!
Она быстро бросала вопросы, и сквозь оживление и свет, брызгавшие из её глаз, прорывалось беспокойство.
— Секрет, что ли, какой?
— Секрет.
Б-р-р, как холодно. Он дрожал от холода.
— Скоро всем станет известен наш секрет. Что мы в Польшу уедем. Татусь сначала скрывал, а теперь не скрывает. Через месяц у нас кончается ссылка. А денег на дорогу нет. Владимир Ильич составил для отца прошение, чтобы нам на дорогу дали денег; теперь недолго ждать, скоро будет ответ. Ты заметила, Владимир Ильич конспиративно об этом сказал, что речь не о том? А речь-то о том как раз, о прошении. Мы домой собираемся. Через месяц уедем в Польшу, домой.
Она молча слушала, оживление на её лице угасало.
— Я во сне вижу Польшу каждую ночь. Поезд идёт по Польше, и я вижу хуторочки, сады вишнёвые, старинные замки, рвы, деревни или маленькие города с черепичными крышами и костёлы, высокие башни — это всё Польша. Приезжаем в Лодзь. Там целый тёмный лес труб, целый лес! Красиво, что много труб тянется к небу и над ними лиловая туча, это дым от заводов, и вдруг вырвется красное пламя, и слышно, как стучат станки и Паша.
Она, всхлипывая, вытирала кулаком щёки, пшеничная её коса свесилась с плеча и качалась.
— Паша!
Он схватил её руки и отвёл. На него поглядело опечаленное личико с размазанными по щекам слезами.
— Паша Татусь и матка тебя, как дочку, будут жалеть. Мы на завод с тобой в Лодзи поступим. Я тебя люблю.
Несколько секунд они стояли поражённые тем, что он сказал.
— Люблю. Верно, люблю. Очень люблю. Никому тебя обидеть не дам.