Эрнст, к счастью вернувшийся из Швейцарии невредимым, рассказывал мне обо всём этом каждый раз, как приходил назад в РСХА из бункера фюрера. Сам фюрер, ещё больше ссутулившийся и будто бы уменьшившийся в размере в своём подземелье, по сравнению с тем, какой внушительной фигурой он был в дни своей славы, прятал трясущуюся руку за спиной и заглядывал своему земляку в глаза, надеясь, что тот сможет ещё что-то сделать для него, для его гибнущего в агонии рейха… Но австриец только отводил глаза и повторял лишенным эмоций тоном: «Я жду ваших дальнейших приказов, мой фюрер».
— Это так забавно, — тихо говорил Эрнст и зажигал очередную сигарету. — Когда я только прибыл в Берлин, чтобы занять этот пост, всё, что мне говорили, было: «Кальтенбруннер, сиди и ничего не делай. Перебирай свои бумажки, а политику оставь нам». А теперь все они смотрят на меня, будто я какой-то пророк с неба спустившийся, который возьмёт и спасёт их всех каким-то чудом от ада. Только вот уже поздно. Когда я всё ещё мог что-то для них сделать, меня никто не слушал. А теперь всё кончено, для всех нас. Теперь все ко дну пойдём, до одного. Конец игре.
Берлин, апрель 1945
Я вышла из здания РСХА, чтобы немного подышать свежим воздухом. Раньше я так любила весну, но сейчас ничего весеннего в воздухе не чувствовалось. Даже трава боялась показаться из-под земли, а солнце постоянно скрывалось за завесой дыма, поднимавшегося от горящих зданий.
Мой малыш потянулся внутри, и я обняла живот руками, переплетя под ним пальцы. «И это мир, в который я приношу своего ребёнка», невольно подумала я, удаляясь всё дальше и дальше от Принц-Альбрехтштрассе. Небольшой отряд Гитлерюгенд — совсем ещё мальчишки не старше тринадцати-четырнадцати лет, в болтающихся на них, огромных не по размеру униформах, — промаршировали по другой стороне улицы, громко распевая что-то патриотическое своими ещё по-детски высокими голосами. Интересно, их хоть научили стрелять из этих ружей?
Женщины с плачущими детьми на руках стояли в одной очереди со стариками, в ожидании вытягивая шеи в сторону полевой кухни, надеясь получить хоть какие-то жалкие крохи. Мы в РСХА ещё пока хотя бы не голодали, подумала я и тут же устыдилась своих собственных мыслей, потому как именно так всё это время «Великий германский рейх» и существовал: богатство одних было построено на несчастии других.
— Ты должна быть благодарна, — сказала мне однажды Ингрид. — Тебе хотя бы не пришлось испытать и сотой доли того, через что пришлось пройти немецким евреям, которым не так повезло в жизни как тебе. Так что перестань жаловаться, что жизнь так несправедлива и думай лучше, как у тебя всё относительно неплохо сложилось.