— Главное дѣло у демократовъ, что они на часы смотрятъ, — объяснилъ безстрастнымъ тономъ зять Соймонова. — Отъ шести до шести, а больше не могли требовать.
Мнѣ показалось однако, что безстрастіе его скрывало нѣкоторое сочувствіе къ работѣ по часамъ.
— Что же это за порядокъ, — немедленно возразилъ старикъ. — По моему, это не порядокъ, а если, напримѣръ, работа тебѣ не нравится, можешь ты уходить прочь.
— Конечно, — подтвердилъ помощникъ мастера, — вотъ за три года назадъ у насъ бастовали мастеровые, то правленія имъ такъ и сказала: если кому не нравится, то уходите прочь.
— Напримѣръ, приходитъ ко мнѣ столяръ Мовшовичъ, — снова началъ Соймоновъ, — плачетъ, жалуется: собственныя дѣти, Ицка, Шмуль, Рувимъ, говорятъ: «Жалованье плати, не то не станемъ работать». Самъ стружитъ, самъ на часы смотритъ. Какъ шесть часовъ, такъ положилъ рубанокъ и шасть на биржу. Развѣ это хорошо?
Нравоученіе стараго колесника, очевидно, было адресовано по адресу его собственной молодежи, проявлявшей сочувствіе къ безсердечію еврейскихъ сапожниковъ и столяровъ.
— Видали мы ихъ, жидовскихъ демократовъ, — сказалъ другой кондукторъ, маленькій, злой, съ гнилыми зубами и дурнымъ запахомъ изо рта. — Ходятъ шайками изъ улицы въ улицу. Знайте насихъ!..
— Это у нихъ биржа, — объяснилъ машинистъ, — они на работу нанимаются, на Троицкой улицѣ…
Правый тротуаръ Троицкой улицы у выхода на Ровъ, дѣйствительно, является своеобразной биржей труда, гдѣ подъ вечеръ, несмотря ни на какую погоду, собираются группы молодыхъ ремесленниковъ поболтать и узнать о возможномъ спросѣ на трудъ.
Но маленькій кондукторъ не хочетъ успокоиться. — Пархатая биржа, — шипитъ онъ сквозь свои черные зубы.
— Какое вы имѣете право такъ говорить, — вспыхиваетъ молодой сынъ Соймонова. Возражать собственному отцу, да еще при людяхъ, онъ не рѣшился, но посторонній кондукторъ представлялъ болѣе доступную мишень. — Есть и русскіе между демократами и даже желѣзнодорожные мастеровые…
— Вѣшать бы ихъ, канальевъ! — шипитъ кондукторъ.
Глаза младшаго Соймонова загораются сердитымъ огнемъ. — Развѣ вы палачъ? — возражаетъ онъ язвительно, — вотъ я не зналъ.
— А что же съ ними дѣлать? — возражаетъ кондукторъ убѣжденнымъ голосомъ, какъ будто всѣ другія средства уже исчерпаны.
— Какъ, вы хотите ихъ вѣшать, — негодуетъ молодой Соймоновъ, — они тоже люди. Разберите лучше ихъ мнѣнія, чего они хотятъ, вникните, можетъ, они хотятъ хорошаго. Они, навѣрное, такіе же люди, какъ вы, только, пожалуй, умомъ будутъ повыше.
— Ну, замололъ, — ворчливо прерываетъ старый колесникъ. — Отъ этихъ вашихъ смутъ на все какъ цѣны поднялись! Раньше заказываешь портному костюмъ, плата за шитье была пять рублей, или же шесть, глядя по важности работы, а теперь хозяинъ говоритъ: семь рублей, — пять рублей за работу, да два на демократовъ.