В тот вечер Белый читал «Две России». Одну о том, чтоб Россия исчезла в пространстве. Другую о том, что Россия — мессия грядущего дня. Я думаю, что эти стихи — гениальны. Лучшего у Белого нет. Но и их достаточно, чтоб занять место в русской поэзии.
Вскоре он пришел в бархатное кресло. Говорил много. Странен был Белый. И интересен. Есть люди светлых голов и темных. У него была темная голова. Казалось, что под черепом Белого сознание с бессознательным обменялись местами. И на вас в разговоре плыла, лезла, вас штурмом брала хаотически изуродованная масса осколков чувств, обрывков мыслей, парадоксов, невнятиц, нелепиц, просветлений.
Когда Белый развивал «антропософическую философию», говоря о «со-знании» вместо сознания, о «челе-века» вместо человека, — он балансировал на грани комического так же, как выкрикивая из форточки комнаты на Викториа-Луизенпляц:
Бум-бум:
Началось!
Сердце поплакалось — плакать
Нет
Мочи.
И кончал:
Бум-бум:
Кончено!
По улицам Берлина Белый не ходил — бегал от погони. Так я бежал с ним по Тауенцинштрассе, пока Белый не вскрикнул:
— Стойте! Стойте! Какой изумительный старик! Медленно и согбенно навстречу шел старик в черной крылатке, в широкополой шляпе над длинной сединой волос.
— Он похож на рыцаря Тогенбурга! И мы побежали дальше, говоря об Айхенвальде. В редакцию Белый не входил — врывался, бросаясь ко всем с улыбками, всем жал руки, говорил приятное, сталкивая со стола телефон, спотыкался через провод, все находя «прелестным».
Смотря на людей, как на биологические факты, мне становилось с Белым жутко. И странно, что кругом — шутили, улыбались, восторгались, не понимая, что человек несчастен. Что он бежит от самого себя, на ходулях странности скрывая «нелепицу» в рвущейся ветром разлетайке.
— Я бегу, я бегу, прощайте, прощайте, — говорит Белый, перебегая от одного к другому, стремительно выхватывая из угла швабру вместо палки и с ней бросаясь в выходную дверь.
— Да это щетка, Борис Николаевич! — хватаю его за локоть.
Белый — в наивной улыбке:
— Щетка?!. Как странно!.. да это щетка!.. действительно!!. как странно… спасибо, спасибо… прощайте… бегу…
И ветер берлинских улиц уж мнет и крутит его песочно-странную пальто-разлетайку. И Белый — в бегстве.
Площадь Ноллендорфпляц перерезана пополам воздушной дорогой. На площади мечутся желтыми битюгами автобусы, трамваи, такси, извозчики. На ней, в кафе «Леон», Белый, с черным жабо над широкой белизной воротника, с большой желтой розой в петлице, декламирует:
Впейся в меня
Бриллиантами
Взгляда.
Под аммиантовым
Небом сгори;