.
В течение зимы 1986 года опороченный бывший директор Чернобыльской станции Виктор Брюханов сидел в тюрьме КГБ в Киеве, ожидая предстоящего суда. Посетителей к нему не пускали, но раз в месяц его жена Валентина могла передать ему посылку весом 5 кг – колбасу, сыр и масло[1338]. Иногда у Брюханова появлялся сокамерник – фальшивомонетчик или вор, но большую часть времени он проводил в одиночестве, читая книги из тюремной библиотеки и изучая английский язык[1339]. Некоторое время Валентине разрешали приносить ему газеты на английском языке, но потом его сын написал внутри одной из них: «Я люблю тебя, папа». И эту привилегию у Брюханова отобрали[1340].
Поначалу он отказывался нанимать адвоката для защиты в суде, поскольку понимал, что приговор давным-давно вынесен[1341]. Но жена переубедила его и в декабре нашла в Москве юриста, готового представлять Брюханова. Он мог участвовать в делах, касающихся закрытых предприятий советской ядерной отрасли, поскольку имел допуск к государственной тайне, необходимый для сбора свидетельств за стеной молчания Министерства среднего машиностроения[1342]. В тот же месяц, как было предусмотрено советским законодательством, следователи передали Брюханову собранные ими в ходе расследования материалы, которые будут использоваться в деле против него[1343]. Среди прочих бумаг директор обнаружил написанное одним из экспертов Курчатовского института письмо, из которого он узнал о существовании тайной истории реактора РБМК[1344]. Ученые все это время знали об ошибках проектирования, но скрывали от Брюханова и его персонала на протяжении 16 лет.
20 января 1987 года, когда Брюханов просидел в изоляторе уже шесть недель, изучая материалы дела, следователи прокуратуры передали обвинительное заключение в Верховный суд СССР. Они послали в Москву 48 томов дела с грифом «совершенно секретно»[1345]. Пятнадцать из них, состоящие из документов, изъятых прямо на станции, были так загрязнены радиоактивной пылью, что юристы должны были читать их в защитной одежде.
Брюханов и еще четыре человека из руководства станции, включая Дятлова и Фомина, формально обвинялись по ст. 220, ч. 2 Уголовного кодекса УССР. Им вменялось «нарушение правил техники безопасности», вызвавшее смерть и иные тяжелые последствия «на взрывоопасных предприятиях или производствах»[1346]. Это был изобретательный юридический гамбит – советские юристы никогда прежде не рассматривали атомную станцию как объект, который может взорваться, – и первая из логических подтасовок, необходимых для возложения ответственности на «козлов отпущения»