Отрывок из главы 17 «Моего года» Милы Генри
– Некуда податься, – сказал Натан.
Когда они только вошли в закусочную, Натан говорил легко, словно мир лежал у его ног; теперь же слова появлялись с трудом, будто Натан держал тяжесть мира у себя на плечах.
Клетусу было знакомо это чувство.
– Слушай, – сказал Клетус, – ты великий художник.
– Ха.
– Оставь свои «ха». Так и есть. Напыщенные болваны нашего мира пока не замечают твоего дара. Возможно, ты не доживешь до того дня, когда они заметят, но поверь мне, будущие поколения тебя оценят. – Клетус поднял маленькую картину: – Они увидят ее в музее…
– Если музеи еще останутся.
– …в Париже…
– Если Париж еще останется.
– …и замрут в благоговении, пораженные в самое сердце чудесным наследием Натана… э… а какая у тебя фамилия?
– Брамблберри.
«О боже», – подумал Клетус. Он глотнул воды, прокашлялся и попытался слепить воедино обрывки своей мотивирующей речи.
– И они будут… хм… шептать имя – вот, они будут шептать твое имя, короче, в трепете и так далее.
Возле столика остановилась другая официантка и оставила счет.
Клетус вгляделся в цифры:
– Боже праведный, сколько оладьев ты съел?
– Я не знаю, что делаю, – сказал Натан, – у меня никого нет, и я понятия не имею, что будет дальше.
Клетус положил счет обратно и перегнулся через стол:
– Так, слушай. Хватит с меня нытья, поэтому раскрою тебе два секрета. Первый: у тебя никого нет, потому что ты жалкий мудак, а когда ты не жалкий, то совершенно невыносимый мудак. Уж поверь мне, я знаю, потому что сам такой же. Мы всегда одни, и это нормально – фокус в том, чтобы понимать разницу: один или одинокий. А насчет того, что будет дальше… иногда я не знаю, что пишу, пока не допишу. Иногда я не знаю, о чем думаю, пока не прочитаю написанное. А иногда я не знаю, куда иду, пока там не окажусь. Поэтому я тебе скажу, что надо делать. Рисуй. Забудь про напыщенных болванов. Просто рисуй, Натан. – Клетус снова глянул на счет на столе. – А теперь давай выбираться из этой дыры.