— Видишь ли, я сейчас маклером работаю. В месяц сорок пять тысяч зарабатываю. А то и пятьдесят. Иногда и шестьдесят выходило.
— Понятно… но подожди, закажи что-нибудь, ведь я не говорю по-французски.
— Да и я не очень.
— Постой, ты же здесь восемь или девять лет.
— Не дается мне язык. Я знаю столько же, что и пять лет назад. Самое необходимое. Книги читать не могу, устаю быстро.
— Да… странно. Трудно представить. Значит, ты до сих пор живешь здесь чужаком!
— Да и через сто лет ничего не изменится.
— Если проживешь столько. Правда, продолжительность человеческой жизни увеличивается. И кто знает, возможно, с помощью метода замораживания или как там его называют, постепенного охлаждения… человек сможет прожить даже несколько сот лет. Когда наука настолько продвинется. Несколько сот лет чужестранцем. Не думаю, чтобы тебя уж очень привлекала эта перспектива. Хотя… жить, конечно, всегда лучше, чем не жить.
— Ты коммунист?
— Видишь ли, если мы начнем говорить о политике, тогда времени на общих знакомых не останется, а тебе ведь хочется узнать, что с кем стало, кто как живет. Я думаю, тебя это больше интересует.
— Когда мы в последний раз виделись, ты был в крестьянской партии.
— Да. И мы вместе ломали головы, что делать с венгерским крестьянством.
— Ну и как? Что можно было сделать?
— Я все еще ломаю над этим голову.
— Ну и?
— А тебе разве не все равно, ведь ты-то этим уже не озабочен.
— Знаешь, а не заключить ли нам с тобой… как это называется… gentleman’s agreement[1] о том, что мы будем говорить друг с другом совершенно откровенно. И о политике. И обо всем. Ты не будешь давать мне уклончивых ответов, и я не буду прятаться за общие фразы. Давай попробуем поговорить с тобой, как когда-то в сорок шестом или сорок седьмом, помнишь, мы сидели с тобой в одной корчме в Обуде, пили вино, ты тогда еще хромал, с палочкой ходил… Так как, договорились?
— Что ж, давай попробуем. Тогда, насколько я помню, мы о садовых культурах беседовали. Ну а потом перешли на женщин.
— А что стало с той девушкой… забыл, как ее звали. Да ты помнишь ее. Ну такая… волосы черные, а в глазах смешинки.
— Бог ее знает, что с ней. Я ее лет пять назад видел, тогда замужем была.
— Красивая?
— Тогда красивая была. Говорят, у нее двое детей.
— Ну а что с З.?
— Жив, здоров, журналистом стал.
— А Т.?
— Где-то в провинции. Я давно уже его не видел.
— Словом, упекли.
— Не знаю, в чем там было дело. Я слышал, что он развелся с женой, у него был какой-то бурный роман, и он уехал с этой женщиной из Будапешта. А что уж потом было и как они с женой все утрясли, не знаю.