— А директорша ушла?
— Ушла. Её к телефону позвали, — сказал Скудынь, останавливаясь возле неё.
— А вы кто?
— Я из милиции, — сказал ей Скудынь. — Насчет Пряхина.
— А что с ним? — не удержалась, чтобы не спросить Лепкова.
— Он умер, и мы хотели бы кое-что уточнить.
— Пройдемте, — повернулась к нему спиной Лепкова и свернула в соседнее помещение, также уходящее вниз. Это была сама котельная. Маленькая, большую часть которой занимал громадный угольный котел. Напротив стоял стол, сбоку стул, у одной из стен котла кем-то оборудованная лежанка, очевидно, для сна. Деревянная, из толстых широких досок. К котельной примыкало еще одно помещение, поменьше, почти до середины засыпанное каменным углем. В куче угля торчал черенок лопаты. На столе лежала раскрытая книга, рядом с книгой — очки, крупные, в пластмассовой оправе.
Скудынь посмотрел вокруг, решая, куда присесть.
— Да хоть сюда, — словно угадав его мысли, предложила ему стул Лепкова.
Когда Скудынь уселся, она тоже присела на лежак и произнесла:
— Так вы говорите, он умер, — сказала так, словно известие это принесло ей неизлечимую боль.
— Вы хорошо его знали? — спросил Скудынь, не затягивая возникшую паузу.
— Знала давно. Хороший был человек, добрый.
— Он пил?
Лепкова слегка пожала плечами.
— Как все. В последнее время, правда, какой-то не такой стал.
— В каком смысле? — спросил её, насторожившись, Скудынь.
— Ну, раньше если как запьет, так запьет, а потом, будто сам ни свой — ни грамма в рот. Что с ним случилось? Я одно время грешным делом думала, уж не стал ли он баптистом каким-нибудь, спросила его, а он вежливо так ответил: «Что вы, Женя», хотя на «вы» ко мне прежде никогда не обращался.
Скудынь посмотрел на Лепкову с сомнением: не фантазирует ли та случайно. Начиталась, небось, слащавых, фривольных романчиков и туда же — в идеализацию. Прямо какой-то положительный персонаж этот Пряхин.
— Так говорите, в последнее время на глазах изменился?
— То-то и оно, что на глазах: таким степенным стал, уважительным, даже несколько раз меня подменил. Говорил, мол, мне одно ночь топить, уж и посторожу (я тогда сторожем работала, в кочегарку недавно перевелась: тут теплее).
— А что еще особенного вы заметили в его поведении? — спросил Скудынь.
— Еще? — Лепкова на секунду задумалась, собрала на лбу складки. — Было еще. — Подняла на Скудыня глаза. — Я тогда сторожила в ночь. Спускаюсь к нему, чтоб погреться, гляжу: сидит он на табуреточке этой у раскрытой топки, втупился в огонь и не отрывается. Я поздоровалась, он не откликается, не отводит, значит, взгляда от огня. Я подумала, не заколдовал его ненароком кто? Только когда подошла, когда положила осторожно на его плечо руку, он вздрогнул так испуганно, посмотрел на меня непонимающими глазами, я думала, умру. Точно заколдованный.