"Жуть как жалко, конечно, вваливать такую сумму в приобретение чего-то, что по факту будет использовано только раз, а потом станет совершенно ненужно, но деваться некуда... душевное спокойствие дороже..." — вздохнул я про себя, смиряясь с предстоящими тратами. И достаточно грубо бросил жирному владельцу лавки, доставая унив:
— Беру.
Мне удалось удивить этого обжору, однозначно. Хань Лао же, очевидно, до последнего не держал меня за реального покупателя, способного раскошелиться на столь серьёзное приобретение. Принял за досужего обывателя, из тех кому нечем заняться, и что слоняются по лавкам в поисках якобы чего-то нужного и попусту морочат головы продавцам, да так мнения своего и не менял. Но, надо признать, допущенная им оплошность не очень-то расстроила толстяка. Улыбка на его упитанной роже возникла такая широченная, что глаза практически исчезли — проглядывая лишь в узкие щёлочки, а голос наполнился нетерпеливой радостью.
— Линь! — тотчас обратился он к стоящей рядом девчонке. И, недовольно покосился на неё, когда она, упоённо пялящаяся на лежащие на расстоянии вытянутой руки бутеры — явно очень вкусные и сытные! не ответила, пропустив прозвучавшие слова мимо ушей.
— Линь! — приподняв руку и пощёлкав пальцами для привлечения внимания, повторился сдвинувший редкие брови Хань Лао. А когда она, едва не подпрыгнув, уставилась на него, буркнул: — Долго тебя человек будет ждать?.. — И пухлыми ручками замахал: — Быстро-быстро! Неси уже этот "Бехольдер Шадоу"! — Пригрозив ещё опомнившейся и почти тут же сорвавшейся с места помощнице: — И не мешкай там! А то опять оставлю без обеда!
Это дополнение явно придало прыти Линь, заставив её сорваться на бег и моментально скрыться в расположенном позади торгового зала складе лавки. Я же, проводив взглядом бедную девчонку, похоже давно уже живущую впроголодь, судя по тому что остались от неё только кожа, да кости, не смог удержаться от язвительного комментария:
— Как она — ещё в голодные обмороки не падает?
— Ай, какие ещё голодные обмороки? — замахал на меня руками чрезмерно упитанный торгаш, у которого от негодования даже второй подбородок затрясся. — Она знаешь сколько ест?.. Семья двоюродного брата прокормить не смогла! Потому и отдали мне в помощь, — выговорившись, Хань Лао вздохнул горестно, и... и наткнувшись вдруг взглядом на недоеденный бутерброд, потянулся к нему — ухватил его обеими руками, и тотчас же аппетитно зачавкал. Чтобы, чуть прожевав, назидательно добавить ещё: — К тому же я её учу! А как сказал один мудрый человек: Сытое брюхо — к учению глухо!