Конечно, не будь Алексей таким невозмутимо-ровным, одинаково приветливым со всеми сокурсниками, но и одинаково — о, совсем на чуть-чуть! — от них отстранённым, то шуточки были бы куда более ядовитыми, но гневаться Гневицкий решительно не умел: что, в свою очередь, тоже служило предметом невинных шуток — при такой-то фамилии да ангельское, можно сказать, терпение! Разумеется, это не относилось к прекрасной половине их курса — все до одной студентки прямо-таки боготворили Алексея. Но… издали! Охотно болтая с девушками, охотно помогая многим из них справляться с различными физико-математическими казусами, за все пять лет студенчества Алексей ни в какую из них — ни в «красавицу», ни в «дурнушку», ни в «так себе» — не влюбился даже, что называется, от нечего делать. Что, вкупе с пристрастием Гневицкого к вызывающе пёстрым одеяниям, давало некоторый повод для сплетен иным из разочаровавшихся дам — сплетен о его, не совсем правильной, сексуальной ориентации. Сплетен, в данном случае, вздорных: своеобразный эстетический вкус, алкоголь и боязнь быть «закрюченным» — вот что определяло поведенческие аномалии Алексея. И о чём сам Окаёмов узнал только на третьем году обучения — близко сдружившись с этим «аристократом». Один — из всего курса. Хотя приятельствовал, как уже говорилось, Гневицкий буквально со всеми: от избалованной, капризной «папиной дочки» Сонечки до забулдыги, циника, острослова и версификатора Генки Зареченского — до института отслужившего в армии, побывавшего и на целине, и матросом в «загранке», и даже, по его собственным туманным намёкам, помывшим золотишко где-то в предгорьях Алтая.
Вообще-то, на курсе считалось, что дружит Гневицкий именно с Зареченским — «иностранцы», дескать! — хотя ничего польского, кроме окончания его фамилии, ни в происхождении, ни в манерах, ни в облике Геннадия не было: происхождения — тёмного, манер — приблатнённо-ёрнических, вида — скорее, цыганского. Пожалуй, единственное, что давало некоторое основание считать их друзьями — это пристрастие к алкоголю. Не сказать, что прочие будущие инженеры являлись великими трезвенниками, — в том числе даже иные из девушек — но эти двое были легендой курса. Если не всего их приборостроительного факультета.
И дружба самого Окаёмова с Гневицким началась, как это нехитро предположить, тоже на алкогольной «почве» — и, надо сказать, забавно: первые два года учёбы Лев Иванович пил мало и редко — чем подчас вызывал насмешливое сочувствие не только сокурсников, но и сокурсниц. (Ох, уж эта «очаровательная» женская непоследовательность! Каждая, мечтая о муже-трезвеннике, девичьи симпатии почти всегда отдаёт лихо «гусарствующему» оболтусу!)