– А помнишь, как Горан частенько заставлял тебя убирать драконий помет? Интересно, почему он это делал?
Пауэр радостно улыбнулся, струйки пота стекали по его лбу, и, казалось, он уже знал ответ на этот вопрос. Но я ответила, как всегда, ненавидя его в такие моменты, отчаянно желая заполучить недоступный всплеск эмоций:
– Он говорил, что я убираюсь лучше всех.
– И он был прав, – заметил Пауэр. И этих слов было достаточно, чтобы моя ярость вырвалась наружу.
И хотя после наших тренировок меня переполнял гнев на Пауэра, заставлявшего меня вспоминать то, о чем хотелось забыть, к этому гневу примешивалось и чувство триумфа. Потому что впервые в жизни старые раны сослужили мне хорошую службу. Мы делили ярость на двоих с Аэлой, и в такие мгновения мне казалось, что мы непобедимы. А значит, воспоминания о моей былой слабости были полезны и теперь уже никогда не смогут мне причинить прежнюю боль.
И наконец настал день, когда Пауэр спросил:
– Хочешь попробовать вернуться в самое начало?
Его слова застигли меня врасплох.
– Что?
– Ты знаешь. Вспомнить о своей семье, о том, что произошло с ними. Мне это всегда помогало.
Изумленный взгляд, вероятно, выдал мое замешательство, потому что он нетерпеливо добавил:
– Я говорю не о своей приемной семье. А о настоящей. Когда отец бросил мою беременную мать умирать в богадельне, а меня взяли к себе люди, у которых она убиралась.
– О!
Пауэр впервые заговорил о своем прошлом, которое Дора разоблачила во время Лицейского бала, но сейчас он вел себя так, словно это было нечто, о чем я всегда знала. Он нарочито весело улыбнулся и провел пятерней по своим влажным волосам, блестевшим от пота под палящими лучами солнца.
– Я всегда думал, что тебя тоже переполняет злоба, – сказал он.
Аэла фыркнула, уткнувшись носом мне в бок, и я почесала ее под колючим подбородком. Я задумалась, пытаясь отыскать в себе чувства, которые описывал Пауэр. И хотя я еще помнила о гневе и о боли, но эти ощущения притупились.
– Но это не так, – заметил Пауэр, глядя на меня.
Я пожала плечами.
– Это было очень давно, – ответила я. – Просто все уже… прошло.
Произнеся эти слова, я почувствовала странное ощущение свободы и пустоты одновременно. Все прошло. Возможно, я так и не смогла обрести покой, но со временем боль притупилась. Она стала настолько слабой, что не могла заставить меня подчинить себе эмоции Аэлы.
На лице Пауэра застыло странное выражение. Его обычное презрение вперемешку с завистью или даже горечью.
– Тебе повезло, – сказал он.
Но по его тону я поняла, что он думает иначе.