Блейк подумал об отце и матери. У них был идеальный, прочный союз, который выявлял в них только самое лучшее. Блейк часто спрашивал себя, мучилась бы мать точно так же, как отец, если бы умер он, а не она?
Встав с кровати, он надел брюки.
— Если и существует родство душ, для себя этого я не захотел бы.
— Почему?
Он пожал плечами. Лучше бы он промолчал!
— Не хочу, и все тут.
Тилли наморщила лоб.
— Из‑за отца? Из‑за того, что с ним произошло, когда умерла твоя мать?
«Точно».
Блейк принял равнодушный вид, но чувствовал, что карие глаза Тилли готовы сломить его нежелание открывать эту часть своей жизни.
— Эй, я‑то думал, что ты собираешься накормить меня обедом? — произнес он, как ни в чем не бывало, и криво усмехнулся.
Тилли продолжала смотреть на него.
— Тебе не хочется говорить о ней?
«Черт подери. Не хочется».
Какой прок в разговорах? Разговоры ничего не изменили за двадцать четыре года. Что касается его, то в тот день в гроб положили двоих, а не одного родителя. И он остался нести свой груз в одиночестве. Отец все равно что умер вместе с матерью, а сыну пришлось за ночь стать взрослым. На него упала слишком большая ответственность для ребенка такого возраста.
И эта ответственность продолжалась, когда он вырос и стал взрослым.
Поэтому он не привязывался ни к одному месту или к одному человеку. Он знал, что в любую минуту он понадобится отцу.
Он не желает испытывать вот такую же необходимость в ком‑нибудь. Как отец и мать. Родственная душа… Звучит прекрасно в теории, но на практике высыхает эта самая душа, когда твой родной человек уходит от тебя или умирает.
И Блейк всегда уходил сам, обрывая отношения. Он их начинал, и он их кончал. И шел дальше без сожалений.
Но что‑то во взгляде Тилли задело его за живое. Взгляд прямой, мягкий, она словно знает, как мучительно для него прошлое, и хочет убрать эту муку из его жизни. Вот так поступают с нестираным свитером, запихнутым в угол шкафа.
Блейк выдохнул — узел в груди чуть‑чуть ослаб.
— Нет, не хочется, — ответил он на вопрос Тилли.
Она подошла к кровати и села. Тилли смотрела на него глазами маленького нежного олененка. Блейк не мог отделаться от мысли, что у нее под платьем ничего не надето.
— Я часто думаю о том, что тяжелее: потерять мать, которую так и не узнала, или потерять, когда успела узнать и полюбить, — сказала Тилли.
Блейк старался не думать о смерти матери. О том, как он стоял за дверью отделения интенсивной терапии в тот день, когда мать отключили от аппарата, поддерживающего ее жизнь. Все думали, что он слишком мал быть там в последние минуты ее жизни. А он молился за нее, просил ее продолжать жить, хотя врачи и сказали, что все бесполезно. Но вот вышел из палаты отец, и Блейк понял, что молитвы редко — если вообще когда‑либо — помогают.