Павел Григорьевич переоделся, сменив модный пиджак на демократичную спортивную курточку, рассовал по карманам сигареты, бумажник и ключи и вышел из квартиры.
За столом консьержа опять никого не было. Павел Григорьевич с некоторым усилием припомнил, что нынче на страже покоя и благополучия жильцов подъезда стоит его тезка, старый хрен Павел Антонович — военный пенсионер, переживший два инфаркта и продолжавший курить и прикладываться к бутылке, правда, уже не дома, где за соблюдением режима строго следила его супруга, а на работе. Вероятнее всего, плешивый самоубийца отлучился, чтобы, уединившись в чулане под лестницей, пропустить рюмочку и выкурить сигаретку в теплой компании веников и швабр. Кое-кто из жильцов, особенно дамского пола, полагал, что Павла Антоновича надобно гнать взашей с занимаемого места, пока он не отбросил копыта прямо в упомянутом чулане; другие утверждали, что дед еще переживет всех и будет все с тем же ворчанием и шарканьем подошв открывать двери подъезда для внуков и правнуков. Павел Григорьевич Скороход в эти дрязги не вдавался, ибо считал себя выше подобных житейских мелочей. Расходы на содержание в подъезде такой роскоши, как консьерж, были для него необременительны, он их практически не замечал, как не видел и разницы между одним старым хрычом (или хрычовкой) и другим, который явится, чтобы занять его место.
Старый семиэтажный дом, в котором он жил, выходил в тихий, зеленый переулок. Перед ярко освещенным крыльцом подъезда располагался уютный скверик, в котором росли высокие старые березы и плакучие ивы. Вдоль выложенной цементными плитами дорожки, что вела через скверик к проходу в узорчатой чугунной ограде, стояли скамейки, на которых в дневное время сидели старушки с внуками и молодые мамы с колясками. Павел Григорьевич привык к этому уютному уголку, запрятанному в самом центре Москвы, и не собирался с ним расставаться. Да это было и ни к чему: он занимал две просторные трехкомнатные квартиры на четвертом этаже и вовсе не нуждался в улучшении жилищных условий.
Несмотря на березы, плакучие ивы и все прочее, теплый вечерний воздух ощутимо попахивал пылью и выхлопными газами. Как всякий коренной москвич, Павел Григорьевич Скороход замечал этот смрад, только когда возвращался домой после пребывания в местах, не столь перегруженных транспортом, как столица Российской Федерации. А поскольку из Москвы он не выбирался уже добрых полгода, воздух на улице показался ему чистым и свежим — словом, как раз таким, каким надо дышать во время неторопливого вечернего променада.