После этого я долго его не видел. Как-то один из работников «Литературной энциклопедии» сказал мне, что в самых затруднительных случаях они обращаются к Луначарскому и он всегда выручает редакцию. Допустим, нужна заметка о каком-нибудь поэте XVII или XVIII века, французском, немецком, итальянском, английском, поэте второго или третьего ряда. В заметке должно быть три-четыре-пять строк, не больше. Даже специалисты его толком не знают: им известно имя поэта, годы жизни и деятельности, но они его не читали. Не станешь же теперь производить разыскания и перечитывать творения этого поэта ради того, чтобы написать о нем заметку в 200–300 знаков. Никогда больше эти знания не потребуются и возвращаться к ним не придется. А заметка нужна. И редакция обращается к Луначарскому. И оказывается: знает, читал, помнит. На другой день заметка на столе редактора.
Потом стало известно, что Луначарский болен, у него пришлось удалить глаз. Наконец врачи поставили его на ноги, он вернулся к работе.
И вот последняя встреча, весной 1933 года.
Я был в Коммунистической академии, помню, что хотел проконсультироваться по вопросам своей диссертации о Белинском с моим руководителем Н. А. Глаголевым. В поисках места, где мы могли бы поговорить без помех, Николай Александрович привел меня в пустой кабинет Луначарского. Мы мирно сидели на диване, и беседа наша уже подошла к концу, когда распахнулась дверь и вошел Анатолий Васильевич, сопровождаемый секретарем и еще несколькими людьми. Мы поднялись. «Сидите, сидите, пожалуйста, — сказал он, сделав успокаивающий знак рукою. — Вы не помешаете, я на несколько минут».
Он сел за стол, секретарь положил перед ним бумаги на подпись. Луначарский просматривал их, выслушивал объяснения, подписывал.
Я смотрел на него с душевной болью и чувством горестной любви. Ах, как он изменился! Похудел, как-то потускнел лицом. Та же бородка, те же знакомые черты, но когда снял на секунду пенсне, стало заметно, что один глаз живой, блестящий, а другой — мертвый, стеклянный.
Ему начали говорить о каком-то диспуте на темы современного театра, который было намечено организовать, и положили перед ним список приглашенных для участия. На имени Мейерхольда Луначарский остановился. «Сожжет какой-нибудь фейерверк», — сказал он с тонкой усмешкой.
— Может быть, не приглашать? — встрепенулся секретарь.
— Нет, что вы, что вы. Конечно, пусть выступит.
И Анатолий Васильевич подписал список.
Дольше оставаться нам было неудобно, мы попрощались и ушли.
В декабре 1933 года из дальнего французского городка Ментоны долетела весть о его смерти. Анатолию Васильевичу было только пятьдесят восемь лет.