Теперь она так же, кругом, отодвинула овощь к мясу, а в середку пошли нарезанные плоды. И все это сверху корицей. Пламя у края сковороды лизнуло душистый порошок, и пошли расцветать искры. И она опять накрыла все крышкой.
– Да, Ла Уника мне тоже не говорит.
Нативия удивилась:
– То есть ты не знаешь?
Я покачал головой.
– Но как же… – Она остановилась. – Ла Уника ведь одна из старейшин?
– Да.
– Ну, может, у нее причина есть. Я с ней вчера говорила немного, она очень мудрая женщина.
– Это точно. – Я перекатился на бок. – Ладно тебе, скажи, если знаешь.
Нативия почему-то замялась:
– Сначала ты скажи. В смысле, что тебе Ла Уника говорила?
– Что мне пора в путь, убить то, что убило Фризу.
– Фризу?
– Фриза тоже была инакая.
Я стал рассказывать о ней, и через минуту Добри рыгнул, постучал кулаком в грудину и заявил, что он голодный. Ему явно не нравился разговор. Тут Йону понадобилось в кусты, и Добри пошел с ним, буркнув:
– Позовите, когда все… То есть когда готово будет.
Но Нативия слушала внимательно и потом расспросила о том, как умерла Фриза. Когда я сказал, что идти придется с Ле Дориком, она кивнула:
– А, теперь понятно.
– Да ну?
Снова кивок и тут же:
– Ребята, эй!.. Ужин готов.
– Так и не скажешь?
Она покачала головой:
– Ты пока не поймешь. Я ведь сколько больше твоего бродила… Сейчас много инаких умирает так же, как Фриза. В Живых Розах два человека. В том году трое еще где-то. Что-то нужно делать. Может, здесь оно все и начнется.
Она снова отодвинула крышку, и снова вылетел пар. Добри и Мелкий Йон, вразвалку шедшие вдоль реки, перешли на бег.
– Элвис Пресли, вот это аромат! – воскликнул Йон, поводя ноздрями.
Он сел на корточки у огня и пустил слюну. А у Добри завибрировали аденоиды. Когда кот так делает, это называется «урчит».
Я хотел еще много что спросить у Нативии, но решил не злить Добри и Йона. Я с ними тогда паршиво поступил, а они спустили, так что лучше было эту тему не трогать.
Но вот возник пальмовый лист с жареной кабаниной, овощью, пряными плодами, и я забыл обо всем, кроме того, чего не было сейчас у меня в желудке. И понял, кстати, что моя метафизическая меланхолия – в большой степени голод. Это уж всегда так.
Потом опять беседы, опять еда, опять увеселения. Уснули там же, у реки, растянувшись на папоротниках. К полуночи, как похолодало, сползлись в кучу. А за час до рассвета я проснулся.
Вынул голову у Добри из-под мышки (на мое место тут же просунулась лысая головка Нативии) и стоял в звездной темноте. У ног мерцали голова Мелкого Йона и мачете: Йон пристроился на нем, как на подушке. Я потихоньку вытянул мачете, Йон всхрапнул, почесался и затих. Я сквозь деревья пошел к Клетке.