По лицу Сабина я видела, что каждое слово Калигулы – правда. Сенатор мог надеяться только на изгнание, хотя я сомневалась, что брат в его нынешнем состоянии духа позволит ему взойти на корабль. Мне вспомнился Макрон, упавший на колени в лужу собственной крови, а ведь он был уже на пристани. Будущее не сулило Сабину ничего хорошего.
– Юний Приск! – рявкнул Калигула и резко повернулся еще к одному сенатору, тот побелел. – Список твоих грехов слишком уж длинен, чтобы зачитывать его здесь, но думаю, у тебя один выход – лишить себя жизни, как подобает доброму римлянину, не дожидаясь, когда я раскрою глаза по крайней мере четверым, стоящим здесь: они растерзают тебя прямо немедленно за то, что ты сделал. – Приск был забыт, а взгляд Калигулы перескочил на следующую жертву. – Гней Домиций Афр! Твоя идея высечь на камне посвящение в мою честь греет мне душу. Точнее, грела бы, если бы я не знал, что это лишь попытка задобрить меня. Да-да, мне известны подробности того, как ты незаконно приобретал землю. Сенека!
Дородный сенатор и писатель шагнул вперед и с искренним недоумением уставился на императора – он явно не понимал, что плохого сделал.
– Мне известно, что ты критикуешь меня. Да, это не преступление, и ты свободно выйдешь отсюда, но помни: я слежу за тобой, о любом твоем противозаконном действии тут же узнают мои люди. – Калигула отошел к своему креслу и широким жестом обвел зал. – Помните те записи о судебных разбирательствах, которые вел мой предшественник и которые были публично сожжены в Велабре два года назад? Уверен, что помните, ведь в тех опасных документах упоминаются и ваши имена! Так знайте: в императорском архиве осталась копия этих записей. Я подберу хороших, неподкупных людей и поручу им изучить, что в них содержится. Если какое-то из обвинений окажется обоснованным, то виновные будут наказаны. Это следовало сделать еще тогда, при восшествии на трон, но в те дни я наивно мечтал о новой эре доверия, хотел вычеркнуть из истории ваши прегрешения, убежденный, что они были лишь следствием порочности Тиберия. Теперь вижу, что они – следствие порочности самого сената. Как же неискушен я был, оказывая доверие этому сборищу бесчестных, испорченных детей! Впредь подобной ошибки не совершу. Итак, сегодняшнее заседание отменяется. Следующее будет созвано только после того, как я вырву из этого поля все сорняки.
При этих словах главные двери курии распахнулись. Никто не шевельнулся. Меня смущало лицемерие брата: он обвинял сенаторов в том, что им нельзя доверять, тогда как сам тайком велел сделать копии документов, которые обещал уничтожить. Думаю, остальные тоже это заметили. Но император вышел на тропу войны, и только безумец стал бы привлекать к себе его внимание.