К заместителю пока не пошел, решил обдумать все дома, побежал прямо к Козачуку.
— Где ты был раньше? — сказал дородный Козачук, недовольно прищурив черный, хитроватый глаз. — Сегодня ночью отправляем эшелон. Ну, да… — Поискал спички, прикурил погасшую папиросу и принялся складывать бумаги. — Поехали на станцию.
На станцию поехали райкомовской, еще довоенной двуколкой. Собственно, не на станцию, а на далекую ветку возле «Заготзерна», где формировался эшелон.
Там стоял шум: девчата сидели в приоткрытых дверях пульманов, на высоких рундуках складов, бродили вдоль насыпи, и с ними — матери, отцы, братья, сестры. Почему-то очень много малышей. Всюду узлы, мешки, деревянные чемоданы, и громкие всхлипывания, и таинственный шепот, хруст осенних яблок и лузганье семечек, пьяное наяриванье трофейного аккордеона, и песни, и чьи-то рассудительные мужские напутствия. Рядом, на высокой насыпи разрушенной партизанами колеи, ведшей к нефтебазе, гурьба солдат — пришли повеселиться или позаигрывать, но оставили свои намерения, стояли понурившись.
И грело не по-осеннему теплое солнце, и бушевали на пакгаузах воробьи, а далеко, за линией, над лугами, крутили свое вечное колесо аисты — собирались в далекую дорогу.
Василь остался под тополями у разрушенного здания конторы «Заготзерно», а Козачук пошел от вагона к вагону, выкрикивая Марийкину фамилию, по дороге от кого-то отбивался, на кого-то покрикивал, склонился над поданным ему кем-то листочком бумаги, а потом разорвал тот листочек и бросил под ноги белые мотыльки.
За спиной Василя протопали тяжелые шаги, он оглянулся и увидел грузную фигуру Чуймана в зеленом дождевике. Дождевик топырился на нем колоколом, как панцирь, пот блестел на лбу, но дождевика Чуйман не снимал. Они не сказали друг другу ни слова, стояли молча, пока к ним не подбежала с узлом за плечами Марийка. Одетая по-дорожному: в ватник, юбку из плащ-палатки, юфтевые сапоги. Щеки ее полыхали румянцем, а в глазах слезы. Бросилась к Василю, он тоже шагнул к ней, но она остановилась, тихонько отошла к отцу.
— Пойдем, — сказал Савва Омельянович и снял с Марийкиных плеч узел. Украдкой оглянулся и снова заторопил: — Пошли!
На них и в самом деле смотрели девчата, и, избегая этих взглядов, они трое пошли за конторой «Заготзерно» в узкую, кудрявившуюся садами улочку, где стояла запряженная в телегу серая лошаденка.
Они шли друг за другом: впереди Савва Омельянович, за ним — Марийка, а позади Василь, шли, связанные одной мыслью, одним настроением, будто убегали от тучи. Особенно ощущала эту тучу Марийка, ей казалось, что она что-то нарушила, поступила не совсем хорошо, но и не могла подавить в себе счастливой волны от того, что она снова с Василем.