– Может, это была русалка? – уточняет Жу без особой надежды.
– Чего? – Старушка вдруг оказывается глухая.
– Ну, в реках живут… – Жу смотрит на дверь. Нет, он не вернётся. – Русалки.
– А, водяники́? – переспрашивает старушка.
– Ну, может, водяники…
Чего же это у них так натоплено? Дышать нечем совсем. Жу тянет ворот свитера.
– Не, про такое не слыхала, – крутит головой старушка. – У нас только говорили про русалку.
– Про русалку? – Жу чувствует, что совсем теряет нить.
– Про русалку, но. Говорили, что она живёт.
– В озере?
– Чего?
– В озере, говорю, живёт? Русалка? – Жу машет рукой в стену. Там, за стеной – озеро и лодка. Зелёная лодка на синей воде.
– Нет, здесь не слыхала. Я рассказывала, что мы были на сплаве. Вот там русалка.
– Так то есть это вы сейчас про русалку говорили? Это вы русалку видели, с распущенными волосами?
– Я про русалку и говорила, но, – тянет старушка утвердительно.
– Но вы говорили – росомаха.
– А я… ну дак я перепутала, теперь мне девяносто же годов. – И по-детски смеётся.
В комнате шуршат громче, и выходит Александр Иваныч. В руках – связка каких-то бумаг. Открывает печку, опускается на корточки и начинает забрасывать бумаги в огонь. Угли почти потухли, листы скручиваются, чернеют. Осыпаются пеплом.
– Волосы такие… седоваты каки-то, – продолжает Лизавета Ивановна. – Мы боялись! Народу-то много пришло, так она и в воду ушла. – Старушка тоже смотрит в огонь. Из печи почти не жарит, в комнате и без этого жарко. – А мы пришли, бригада сплавшиков дак. Все: ой, ой, русалка! – Старушка смеётся. – Вот такие, девушка, дела, – заканчивает свой рассказ.
– Женька это, Лизавета! – Александр Иваныч говорит громко, как для глухой, закладывает последние бумажки и поднимается. – Парень!
– А, Женя, Женя. Вот такие дела, Женя, – быстро поправляется Лизавета Ивановна.
– Календари жжог, – говорит Александр Иваныч, отирая руки о штанины. – Церковны календари, Алёна сказала, их сжигать надо, а больше никак нельзя.
– А, но-но, – старушка согласно кивает.
– А ты о чём?
– Да про росомаху? С волосами-то роспущеными сидела на Ваге, на сплаве.
– А, да, росомахой же ещё называли баб, – кивает Александр Иваныч и садится напротив.
– Баб? – переспрашивает Жу. Как будто от этого станет не так запутанно.
– Но, русалок да баб. – Александр Иваныч наливает себе ещё чаю. Пар идёт из кружек, пляшет на солнце. Солнце? Жу смотрит в окно – правда, дождь прекратился, и вышло солнце. Играет на лопухах. – Кто волосы распускат.
– Ни, в наше время таких называли: ведьма! – говорит Лизавета Ивановна. – Всё время пожилые-те бабки, старухи-ти, нас ими пугали: у-уй, ведьма! – Смеётся. Мелко трясётся, машет ладошкой. Детские глазки ушли вглубь морщин. Александр Иваныч начинает тоже смеяться, на неё глядя. – Я сейчас вам расскажу: у нас были… как это? – святки. А мы эта, бегам, дурака-то всё равно валяли, хоть и голодны-холодны были, после войны-то, босы бегали, а всё равно. Ну и вот, знаешь, они говорят: «Привяжите к кольцу… вот к этой, к входной двери, к кольцу верёвочку, и вот ночью, в двенадцать часов и брякайте: брянь, брянь, брянь». – Давится смехом. Брат её тоже хохочет. Жу переводит глаза с одного на другую. Ничего не понимает, и вроде не хочется смеяться, но посмеивается заодно. – И это мы, знашь, привяжем. Привяжем: брянь, брянь. Конечно, старым людям приятно, что ли? Они выйдут, за нами, нас всяко, а мы убежим! Нас не найдёшь! И вот одна старуха, что у нас на краю деревни жила, вот вспомню-то сейчас – роспустит волосы… – Новый взрыв смеха. Теперь уже вместе, в голос. Жу пробует с ними. – Я те волосы-ти щас вспомнила! Волосы распустит, а мы бежим: ведьма, ведьма, за нами ведьма! Нас этими волосами пугали. А теперь волосы роспустят, сидят, я говорю: «Все ведьмы!» И никого не боимси.