Жу морщится, чтобы не разреветься тут же, сразу. Чувствует, как в горле встаёт комок. Пытается проглотить его, всхлипывает шумно.
– Тётя Валя, а есть ещё какой-нибудь способ? – говорит и тут же сжимает губы плотно-плотно – нет, не реветь, нельзя реветь, это последнее дело.
– Что за способ? Чего? – бормочет тётя Валя. – Да плохо тебе? Ой, давай сюда.
Тянет за руку, ведёт под навес крыльца. Но комок уже ослаб. Не пропал совсем – стал мягче. Жу открывает глаза.
– Вы в прошлый раз говорили, как искать, если кто потерялся. Может, есть ещё какой-то способ?
– Не находится? – догадывается тётя Валя и качает головой. И так гладит Жу по плечу, и так смотрит своими безбровыми, безресничными глазами, что Жу не выдерживает – слёзы брызжут из глаз. – Ой, да ну что ж ты, горюнюшко, что ж, девонька, да давно ли? И чего не скажешь-то никому? Да хоть кто? Кто потерялси?
– Никто, тёть Валь, никто. – Жу глотает слёзы, глотает в горле комок. – Никто, я… так… Мне надо знать просто. Мне… – И снова плачет. Не хочет уже, а вот плачет, заливает лицо слезами.
Просто давно никто там не смотрел. Никто не гладил вот так по руке. Никому не было так вот жаль – непонятно чего даже. Просто – жаль, и всё.
Жу плачет от этой жалости.
– Да я ведь, девонька, ницего не знаю. Я ить только по коровам да по коровам. У нас инде вот баушка много-от знала, она очень много знала.
– Бабушка? – всхлипывает Жу.
– Да. Баушка чего дак передала маме. А у нас на войне и мама, и папа были, оба. Папа ранен. Ну, я поздно-то и родилась. А мама у нас неграмотная была. Да много неграмотных было, ведь что – не до учёбы, как всё такая жизь-то. То иди в лес, лес ведь женщины готовили, всё делали. А она у нас ничё не записать, токо чего смогла в голову вдать, дак вот. То и дала. Говорила мне, чё делала сама, то и говорила. А всё с коровушками да с коровушкам. А так-то у нас знала бабушка много-ту. И на картах гадала, и про скотину всё знала. К ей ходили люди. Но она очень страшно умирала. – Тётя Валя качает головой и цокает зубом. Жу всхлипывает. Вытирает ладонью мокрое лицо. Боится оторвать глаз от тёте-Валиного, такое оно сейчас сосредоточенное и красивое, словно вырезано из дерева. – Надо было ей сдать это всё, все-то слова. А то ей было очень плохо, она ревела, она не могла умереть, ей не давали эти – чёртики-те сраны, – выдыхает она в лицо Жу почти шепотом.
– Ка… – горло перехватывает, и Жу икает. – Какие чёртики?
– А чёртики – какие слова-то она знала. Это уж чёртики, – усмехается тётя Валя невесело. – А мама-то посмотрела, как она умирала, дак говорит: «Мне и слов-то таких не надо!» Бабушка говорит: «Возьми слова-то». А мама: «Нет, я боюся». Дак потом тут к бабке, видно, сходили, она говорит: «Заберите слова! Поцто муцаете? Она долго так ошшо у вас пролежит!» И вот велела записать. Бабушка диктовала, а дедушко записал, надо было написать на скалине. Вот эту… много которой. Знашь скалину-ту?