Коротышка Либман давно приставал к Гешелю Свату, чтобы позволил ему сосватать кого-нибудь самому. И вот как-то вечером, за столом в компании успешных дельцов-гешефтмахеров, Гешель подозвал к себе Либмана, думая, что интересно будет ради забавы дать этой малявке шанс.
Прихлебывая чай вприкуску – кубик сахара он зажал гнилыми зубами, – Гешель усадил Либмана к себе на колено.
– Шмегеге[65], – сказал он, – есть для тебя работа. Девчонке Флугов надо замуж. – И, повторяя шутку, которая была в ходу промеж сватов, добавил: – Пора отрезать ей косы и подровнять бороду.
Либман приуныл. Насчет задания он не обманывался. Когда он был помладше, отец давал ему подзатыльник и велел больше пить молока и учить как следует Тору: «У тебя ни единого волоска, а у девчонок в твоем классе уже усы такие, будто они всю Гемару[66] наизусть выучили».
Ко всеобщему удивлению, Либман выдал ее замуж, да еще и с первого свидания. Родителям теперь лучше спалось: уже не нужно беспокоиться из-за хромого парнишки и девицы с огромным красным родимым пятном или, хуже того, о детях, у которых эгоизм и злоба прямо на лице написаны. Дела у Либмана вмиг пошли в гору. И какое-то время, пока соседи не начали шептаться, что, мол, из квартиры молодоженов доносится подозрительный шум и на людях они как чужие, – новоиспеченный сват грелся в лучах славы.
Гита давно уже стала для него ходячим укором. И когда Гита Флуг явилась под окна его гостиной и встала там, скрестив руки и притоптывая ногой, ничего хорошего для его дела это не сулило. Либман тяжко вздохнул. Помахал ей, приглашая в дом, и быстро провел по коридору. Гита другого и не ждала. И проследовала за ним в дальний кабинет с облезлой кушеткой и картотечным ящиком – мрачную каморку с окном в переулок.
Вот так Коротышка Либман, сват, и остался один на один с Гитой Флуг, а та требовала: раз он их связал, пусть теперь развязывает.
– Сорок лет назад, Гита. Самая первая моя пара.
– А почему на мне надо было тренироваться? Почему именно моей жизнью непременно нужно было пожертвовать, чтобы твое дело начать? – Она плюхнулась на кушетку, застеленную мятой простыней.
– Хороший результат, Гита. Даже для первого сватовства. Даже в то время. И вознаграждение я взял символическое, а то и вовсе никакого. – Он не сказал, о чем подумал: он тогда сотворил чудо. Ничего приятного ей он сказать не мог, поэтому сказал то, что мог сказать: – Сорок лет спустя поздно жаловаться.
– Спустя тридцать шесть, если точно. Восемнадцать в браке, восемнадцать в ожидании, когда Берл меня отпустит.