– Знаю, – киваю я.
– Красиво, правда?
– Очень красиво.
– …И какой-то идиот въехал прямо в нее на санках. И у него были… у него еще были горнолыжные палки. У них очень острые концы, у этих палок. Совершенно непонятно, зачем ему понадобились горнолыжные палки. На санках-то. Откуда вообще они у него взялись, эти палки! Он потом сказал, что нашел их на вершине горы. Что это не его. Это чьи-то чужие…
– Я думаю, это были его палки, – уверенно говорю я.
– Конечно, конечно, – рассеянно соглашается женщина.
Свои палки я так и не нашла. Но это ведь были не они. Я совершенно уверена, что это были не они. А его собственные палки. Этого идиота на санках. Да и вообще – при чем тут палки?
– Она умерла? – спрашиваю я женщину.
Она снова отводит взгляд.
– Нет… Ну что ты? Конечно, нет…
– А почему она не двигается?
– Она… просто без сознания.
– Что значит без сознания?
– Это значит – она крепко заснула. Бедная, бедная девочка…
Спасибо тебе, волшебница. Ты все-таки помогла мне, моя добрая волшебница.
* * *
Когда мы выходим из леса, папа отправляет меня домой, а сам уходит с Леночкиным отцом и с Леночкой на руках.
Он возвращается домой ночью. Его горнолыжная куртка в крови, мама встречает его на пороге, смотрит на куртку и кричит.
Он молча заходит в коридор. На его лице выражение.
Я говорю маме:
– Не бойся.
Я говорю:
– Папа просто помог кое-кому.
И еще я говорю:
– С нами ничего не случится. Ничего не случится, если мы будем дружить с волшебницей.
– С какой еще волшебницей? – раздраженно спрашивает отец.
– С волшебницей, которая живет в горе.
– С какой?!
– Которая живет в горе.
У мамы что-то происходит с глазами. Они становятся большими и круглыми, как два игрушечных шарика, потом снова маленькими и совершенно белыми, как у слепой, а потом они закрываются, и она падает.
Отец молча подходит к ней, молча поднимает ее и относит на кровать. Слышится какой-то шлепок. Потом еще один. Потом непонятное шевеление – и тихий мамин голос.
Отец возвращается в прихожую и молча смотрит на меня. Его куртка в крови. Он пытается расстегнуть молнию, но его руки очень сильно дрожат.
Впервые в жизни я вижу, как у него дрожат руки.
Чужим, хриплым голосом он произносит:
– Никогда. Не говори. Такой. Ерунды.
Я спрашиваю:
– Что с мамой?
– Обморок. Сейчас уже лучше.
Я говорю:
– Папа. У тебя руки дрожат.
– Тяжести, – отвечает он. – Весь день я таскаю тяжести.