Не вырваться из твердых рук чужаков. Я не боюсь, я в ярости. Мне не хватает сил развеять их в прах. И не дотянуться до щенка.
Они тащат меня из комнаты, в их руках черные ножи. Те самые, которыми они делали меня.
А вот и папа.
* * *
Тот человек, я не назову его имени. В первый раз слышу его голос, потому что он стоит посреди всего этого разгрома и командует своими людьми. Мама тоже стоит посреди всего этого разгрома. Я тоже стою посреди всего этого разгрома и держу ее за руку. Она справится.
Люди того человека расставляют по комнате таблички с цифрами и фотографируют всё подряд. Трещат вспышки. Руками в перчатках они берут осколки и обломки, подбирают нитки и волоски, складывают в пакеты. Мертвых тоже сложили в мешки, закрыли на молнию. Они больше не придут. Я об этом позабочусь.
Тот человек наблюдает, чтобы ничего не упустили. Я хочу, чтобы он объяснил мне, для чего нужны фотографии и цифры на них. Что будет, если я улыбнусь ему? Это он послал моего папу туда, где папа меня нашел. Папа тоже его человек, и он командует папой. Он послал его по секретному делу, а папа привез меня. У него были из-за этого неприятности, но когда речь идет обо мне или о маме – с папой лучше не связываться. Этот человек знает.
Папу увезли.
* * *
Мой папа – секретный агент. Не скажу, каких секретов.
Он самый сильный и смелый, но у него старые раны. Им было легко справиться с ним, потому что он болеет. Но они захотели подарить его мне.
* * *
– Прости, я ничего не мог с этим сделать… ничего другого.
– Ничего, папа. Это ничего.
– Это были твои люди.
– Нет, не мои. Не мои. Это они выбрали меня. Но я их не выбирала.
– Хм. То же самое ты можешь сказать про меня.
– Нет, – я обхватываю руками его спину и живот, и я чувствую всю боль, которая есть в его теле, боль его старых и новых ран. Я чувствую эту боль, я впитываю ее – не так, чтобы ему стало легче, нет, пока он живой, его боль не расстанется с ним. Но я впитываю его боль в себя, я питаюсь ею, а его тело производит всё новую и новую боль, и я впитываю ее, и я… я наслаждаюсь этим. Я такая. Я тоже ничего не могу с этим сделать – ничего другого. Но я обхватываю его и прижимаюсь сильнее, и я чувствую его тепло и силу, и его смертность, конечность – и его бесконечную надежность. Такую человеческую, крошечную, мимолетную. Такую огромную и подлинную.
– Нет, – говорю я. – Нет.
– Я забрал тебя у них. Ты не выбирала меня.
– А потом выбрала. Уже давно.
* * *
– Я хотел бы защитить ее от этого, – говорит папа. – Я хотел бы всё исправить. Вернуться туда, где ничего этого еще не было, где она была нормальным ребенком, играла в куклы…