Летом этого года в Эйтине собрались родственники. Тут были бабушки, дедушки, дяди, тети, племянницы, внуки и внучки.
Принц-опекун привез из Киля своего питомца.
Иоганна-Елисавета из Штетина с остановкой в Гамбурге везла Фике.
Скопища облаков обгоняли их в пути.
В Эйтин приехали поздно вечером.
Фике стало грустно: «Ее сейчас накормят и уложат спать».
Она чуть не заплакала при этой мысли. Она сгорала от нетерпения увидеть мальчика, который может выбирать короны.
«А я сразу засну, — решила она, — и тогда время пройдет очень быстро, потому что время, которое спишь, не считается».
Значит, если верить Фике, одной трети жизни не существует, треть жизни не в счет.
Они сидели на скамейке под раскидистым кленом. Казалось, что кто-то над их головой перелистывает большую книгу. Это шелестело дерево.
Взрослые сказали:
— Подождите нас здесь, мы скоро вернемся.
И ушли по дорожке, ведущей к китайскому павильону.
Оттуда доносилась инструментальная и голосная итальянская музыка.
Мальчику тоже очень хотелось поближе подойти к оркестру. Он очень любил музыку. Почти так же, как солдатский фрунт. Чуть-чуть поменьше.
А его все время заставляли быть «с этой противной несгибающейся девчонкой».
Он ее терпеть не мог: «Девчонка тощая, как щепка, и все время неизвестно чему улыбается, словно дура».
Мальчик двигал ушами и смотрел вверх на листья, будто вырезанные маленькими ножницами из зеленой бумаги.
А Фике очень нравился мальчик в кавалерийском колете и в высоких сапогах со шпорами.
Мальчика меньше всего можно было назвать красивым. Он походил на червяка, выброшенного лопатой могильщика на поверхность. Но этот червяк приходился внуком Петру Великому и, по бабке, Карлу XII. Поэтому он очень нравился Фике.
На скамье лежала маленькая офицерская шляпа. Фике нежно гладила султан из перьев и повторяла про себя: «Карл-Петр-Ульрих, Карл-Петр-Ульрих».
Над головами шелестели узорчатые листья.
«Мама сказала, что он будет выбирать короны. Захочет — возьмет шведскую, захочет — русскую. А голштинская — плохенькая, он на нее и не посмотрит».
— Пойдемте и мы к Китайскому павильону, — предложил мальчик. Глаза у него были почти желтые и такие большие, что даже страшно.
— Нет, лучше посидим здесь, там у Китайского павильона большой шум.
— Там играют итальянские музыканты.
— Я не люблю, когда играют.
«Вот дура, — подумал мальчик, — это она музыку называет шумом. Таких девчонок надо убивать».
Когда Фике с детской мечтательностью гладила султан из перьев, Карл-Петр-Ульрих высунул язык цвета капустного листа: «Вот тебе, дура».
Бледное, болезненное лицо мальчика стало уморительно смешным. Фике неожиданно подняла глаза.