В Санкт-Петербурге была стужа. Анне Леопольдовне — правительнице империи — не можилось мыться. Она сидела на кровати, повязав жирные волосы белым платком.
С Невы дул ледяной ветер.
«Дом-то наш, словно мешок дырявый», — сказала правительница и засунула шершавые руки с обкусанными ногтями под рубаху девице Юлии Менгден.
Та их грела.
Правительница скучно смотрела обслюнявленными глазами в окно.
— В карты б, Юлинька, побросатья.
Девица Юлия Менгден отмахнулась.
Тогда правительница попросила:
— Почитала б, Юлинька, драматические стихотворения.
Анна Леопольдовна любила поэзию. Но девица опять отмахнулась:
— Хотения что-то нет.
Шершавые руки с обкусанными ногтями, как большие жуки, ворочались у нее за пазухой. Девицу вдруг озлило, и она толстым голосом задекламировала по-французски.
Правительница спросила:
— Почему ж ты, Юлинька, на попугайском-то?
Анну Леопольдовну привезли в Россию в годовалом возрасте. Немецкому языку она в Петербурге кой-как обучилась, а по-французски только разумела, да и то худо.
— Слышь, Юлинька?
Но та сделала вид, что не слышит.
Тогда правительница скучно повалилась на кровать и натянула на голову одеяло, подбитое рыжим мехом.
Ледяной ветер бодал императорский дом, даренный со всеми его уборами и двумя дворами Петру II от адмирала-генерала графа Апраксина, по духовной.
Старый же Зимний дворец, строенный Петром Великим и угромадненный при Екатерине I многими пристройками, был еще в 1732 году отдан под жилье придворным музыкантам и служителям.
Анна Леопольдовна высунула из-под мехового одеяла потное красное лицо и сказала:
— Тепло. Взопрела, — и вытерла простыней щеки, шею и нос.
Принц Антон, генералиссимус русской армии, так определил красоту своей супруги правительницы: «Лиценачертанием она нерегулярно пригожа».
Ветер с ледяной Невы все бодал и бодал рыхлое апраксинское строение. Казалось, вот-вот подымет он этот деревянный мешок на свои белые рога и понесет, понесет, понесет и сбросит в балтийскую хлябь.
Кто-то хотел войти во внутренний покой, но взопревшая правительница закричала: «Пусть, де, убираются к черту до зова».
Потом обе женщины так и валялись в платьях и башмаках под меховым одеялом, слипшимся от пота, слюны и горячего дыхания.
Из меха прыгали блохи. Девица Юлия Менгден, слюнявя пальцы, ловила их с большой ловкостью.
— Во! Навострилась.
А правительница империи, почесывая обкусанными ногтями прыщавые лопатки, лениво, в привычку, ругала: мужа своего, принца Антона, похожего на кудрявую бабу; графа Остермана, голову второго департамента, где по артикулу сосредотачивались дела иностранные и морские, а если без артикула, так управление всей империей; тонконогого маркиза де-ла-Шетарди: французского посла, копающего против немецкой и английской политики кабинета; а еще ругала: царевну Елисавету, называя ее «Кругломорденькой», и медика ее Лестока, называя его «побегушником при Шетардие», и шведов, с которыми воевали не по своей охоте, и графа Левенгаупта, вражеского главнокомандующего.