Неуклюже прыгали.
Жгли друг друга свечами, которые держали в левых руках. Ругались.
Первым шлепнулся обер-камергер граф Шереметьев.
Уж очень усердно прыгал. Застонал:
— Ох, батюшки, ох, ребрышко поломал. Тише, дьяволы проклятые, тише! Ох, подавите! Ох, окаянные, ох, жалости в вас нету. Господи, прими душу мою грешную!
На графа Шереметьева сначала повалился пузатый Голицын, за ним Куракин, третьим Строганов.
Император, обернувшись, взвизгнул:
— Мала куча!
Черный плащ трагически развевался над его головой.
Улица надседалсь от смеха.
— Государь-то наш записался кровию своею князю бесовскому и всем бесам в службу, — сказал поп людской тесноте.
Таков был последний путь Елисаветы.
Буржуазный историк сообщает:
«В вотчинах стат. сов. Евграфа Татищева (сына знаменитого Василия Никитича) и гвардии поручика Петра Хлопова, в Тверском и Клинском уездах, крестьяне отложились от помещиков по научению тверского отставного подьячего Ивана Собакина, у Татищева хоромы срыли и разбросали, у Хлопова — дом и житницы с хлебом, и оброчные деньги разграбили, а помещикам своим приказывали сказать, чтоб они к ним не ездили, приказчиков и дворовых людей хотели побить до смерти и из вотчин выбили вон. Вслед за тем поступили донесения от прокурора московской губернской канцелярии Зыбина — о возмущении его белевских крестьян; от княгини Елены Долгорукой — о возмущении галицких; от капитана Балк-Полева — каширских и епифанских; жены полковника Дмитриева-Мамонова — волоколамских. У Татищева возмутилось 700 душ, у Хлопова — 800, у Зыбина — 350, у кн. Долгорукой — 2000, у Балк-Полева — 950, у Афросимова — 650, у Дмитриева-Мамонова — 400. Кроме того, в Волоколамском уезде, в сельце Вишенках, староста и крестьяне с дубьем пришли в дом помещицы Эрчаковой, ругали ее и выгнали из сельца. В Сенат явилось четверо крестьян Татищева с жалобою на помещика, что он немалое число из них развел в другие свои деревни и берет к себе в дворовые люди; остальные всегда на его работе, и взыскивает с них оброк с прибавкою и рекрутские деньги. Сенат велел этих крестьян наказать нещадно плетьми».
— Ваше величество, в Петербург прибыл чрезвычайный посол короля прусского.
Император, вытянувшись в линейку перед мраморным бюстом Фридриха II, завизжал:
— Его величеству королю прусскому виват!
— Виват! — выкатив глаза, провопили генерал-прокурор Глебов и тайный секретарь Волков.
Петр легко вспрыгнул на канапе и, обняв мраморный бюст короля, порывисто трижды поцеловал его в тонкие хитрые холодные губы.
Глебов и Волков, как и следовало ожидать, с меньшим удовольствием, но с еще большей горячностью, обслюнявили мраморное плечо героя.