* * *
В инструкции, которую перед отъездом из Пруссии получил от короля чрезвычайный посол барон Гольц, было сказано: «Доброе расположение русского императора позволяет надеяться, что условия (мира) не будут тяжки. Я вовсе не знаю видов императора в точности; все, что мне о них известно, вращается около двух главных пунктов, а именно: что дела Голштинские, по крайней мере, также близки к сердцу императора, как и дела русские, и, во-вторых, что он принимает большое участие в моих интересах».
А вот каков был второй пункт инструкции: «Если они захотят оставить за собою Пруссию навсегда, то пусть они вознаградят меня с другой стороны».
Впрочем, на компенсацию король не очень рассчитывал.
* * *
После аудиенции барон Гольц последовал за императором в церковь.
— Этим дуракам, — и Петр мотнул головой в сторону священников, — я решил, дорогой барон, обрезать гривы и бороды. Также я одену их в сюртуки. Мне, черт возьми, несносно всякое варварство, всякая азиатчина. Что может быть глупей этих женских юбок на людях, рожденных для штанов?
Петр не умел разговаривать тихо.
Кроме того, он не умел разговаривать, стоя на месте.
Чрезвычайный посол едва поспевал за императором, расхаживающим во время службы длинным прыгающим шагом по коврам, закапанным воском.
— Ну, скажите, дорогой барон, да разве это храм?
Это капище! Черт знает, кого они только не понавешали на стенах. Чистая картинная зала. Как бы смеялся, сударь, такому идолопоклонству ваш просвещенный монарх. — И помахав вокруг себя руками, добавил: — Я уж приказал изготовить указ, чтобы все церкви в моей империи были очищены от всякого хлама.
Хор запел «иже херувимы».
Все опустились на колени.
— Смотрите на них, дорогой барон, любуйтесь ими, этими азиатцами!
И, захохотав, Петр выбежал из церкви, увлекая за собой чрезвычайного посла короля прусского.
Толстая Воронцова храпела под одеялом. Она влезла в него с головой, как в мешок.
А у Петра не было сна в глазах. Суета мыслей, прозрачность, легкие веки — бессонница! Мучительно хотелось разговаривать. Болтунам он понятен. Так курильщики, пьяницы и картежники понимают друг друга.
Но разбудить Воронцову Петр боялся — стала бы ругаться.
Над кроватью висел в круглой золотой раме портрет прусского короля. Болтун завел с ним беседу:
— О друг мой и брат…
Минута требовала торжественного жеста и, барахтаясь в перине, император поднял руку над головой.
— …клянусь и клянусь тебе, что никогда свои деяния Петр III не подчинит эгоизму мнимого величия и выгодам коммерции.
— Да спи ты, ради Господа, чего раздрыгался? С каким чертом посреди ночи разговариваешь? Опять, небось, с Фридрихом. Вот велю, чтоб этот проклятый портрет в печь кинули, ей-ей, велю. Ни роздыха от тебя, ни покоя. Всю постелю выстудил. — Воронцова ругалась, не продирая глаз: — Чистой бес ты, вот кто!