Капитан был молод; впрочем, телом он был все же ближе к полной зрелости, чем умом, обещавшим оказать упорное сопротивление могуществу времени, которое можно назвать коварным скорее по отношению к нашим телесным силам, чем к мыслительным.
Капитан был синеглаз, толстошей, очень высок ростом, очень широк в груди и щеки имел пунцовыми шарами.
Чтобы сделать понятным, почему цалмейстер артиллерийского штата был столь почитаем и в лейб-гвардии, перечислим еще несколько его достоинств: во-первых, он водку пил из ковша; во-вторых, не разговаривал, а шумел; в-третьих, был вором казенных артиллерийских денег, которые пропивал с солдатами; в-четвертых, ведал, как говорили в Петербурге, «дирекцию веселостей».
Господина Монтескье Григорий Орлов не читал.
Когда он состоял адъютантом при покойном графе Петре Ивановиче Шувалове, т. е. без толку ездил верхом при его карете и без толку сидел в передних, то утешил себя и услужил патрону тем, что наставил ему рога с прелестной княгиней Куракиной.
Двор радовался, что Шувалов, которому раболепствовали, угодил в орловское рогатое стадо.
В этом же роде сказали и про Екатерину.
Словом, у капитана было большое рогатое хозяйство.
А господина Вольтера он тоже не читал.
О женщинах говорил так:
— Я неприхотлив, государи мои, не случись серебряной ложки, нахлебаюсь досыта и деревянной.
Из чего можно догадаться, что родственницами Екатерины по орловскому стаду были не одни принцессы крови.
Орловых было пять братьев.
О сержанте гвардии Алексее, третьем по счету, у биографа написано: «Никто не мог перемочь его ни в борьбе, ни в кулачной сшибке».
Это, конечно, очень важно, особенно для личности, которая перед выходом на историческую арену, главным образом, «упражнялась» в питейных домах.
Но что поделаешь, если гвардия была настолько же прилежна к водке и разврату, насколько ленива ко всему остальному, не исключая и воинской славы, от которой бы она, однако, не отказалась, если б ее можно было добывать, не рискуя головой и не выходя за петербургскую околицу.
Княгиня Дашкова воскликнула:
— Ах, государыня, если не найдется патриотов среди мужчин, то женщина вонзит кинжал в голштинское сердце императора!
— Знаю, знаю, моя милая патриотка.
— Для души, которая предана отечеству и справедливости, эшафот — это награда!
— Да, это награда, — охотно согласилась Екатерина.
— Такая награда, ваше величество, от которой столь слабая женщина, как я, может быть, не найдет в себе мужества отказаться.
Екатерина, обняв пылкую патриотку, поцеловала ее в маленькие горящие глаза, которые хотелось бы назвать глазенками, несмотря на то, что они были скорее злыми, чем добрыми. Слишком глубоко втиснутые и несколько широко, от расплюснутого носа, расставленные, они придавали монгольскую характерность.