— Но все же, мой друг, я не столь ничтожного мнения о мужчинах, — возразила ласково Екатерина.
Разговор велся на французском языке, потому что княгиня Дашкова, урожденная Воронцова, младшая сестра толстой Елисаветы, связывала самые простые русские фразы, начав учиться родной речи только после замужества.
Не выпуская юную патриотку из объятий, Екатерина сказала как бы вскользь:
— Я даже готова чем угодно поручиться, мой друг, что среди друзей вашего мужа без труда найдешь не одного и не двух с сердцем Брута.
Муж Дашковой служил вторым капитаном в Преображенском полку.
Княгиня согласилась с последней репликой.
— Я уверена, — сказала льстиво Екатерина, — что все они готовы пойти за вами, мой прекрасный трибун, в огонь и воду.
Выпрямившись во весь свой крохотный рост и раздувая широкие ноздри расплюснутого носа, княгиня воскликнула:
— Да! В том случае, если я их поведу в защиту вас, а это и значит: ради блага отечества и свободы!
Черная головка маленькой княгини была в такой же мере набита «Историями» Тацита и «Жизнеописаниями» Плутарха, в какой мере головы гвардейских офицеров свободны от них.
Потом приятельницы заговорили о датском походе.
— За благо России мы никогда не устанем проливать свою кровь, — заявила, картавя, Дашкова, — не отдадим и капли ее за обиды, нанесенные Голштинии в Северную войну.
И размашисто — по-гренадерски — зашагала, производя треск и грохот, так как пышные фижмы ее, увитые гирляндами из чайных роз, сдвигали и роняли французские стулья на золотых ножках.
Екатерина задумчиво нюхала табак, запихивая его в нос левой рукой, чтобы не провонялась правая, которую она давала целовать.
— Однако, милый друг, война состоится. Государь очень упрям. Ему кажется, что он в качестве владетеля голштинского не может существовать на свете без этого клочка Шлезвигской земли, забранной у его несчастного отца королем датским.
Екатерина несколько раз чихнула.
— Нет, ваше величество, этой войны не будет! — сверкнула злыми, широко расставленными глазенками маленькая княгиня, мужеподобная, несмотря на миниатюрность своего подвижного тельца и пышность фижм. — Мы не желаем умирать за голштинские интересы русского императора.
«Жаль, что она не так хороша собой, — подумала Екатерина, — потому что убедительность женских слов часто зависит не столько от логики, хотя бы она спорила с Сократовой, сколько, к сожалению, от формы нашего носа и еще более того — наших талий; уж верно, мы бы не часто имели успех над умами, если бы упускали случаи действовать на чувства».