* * *
Генерал-прокурор Глебов обратился к Елисавете Воронцовой, вышедшей в спальном платье в галерею:
— Столь чрезмерным экзерцированием несмотря ни на какую погоду государь отяготил и огорчил всю гвардию.
— Слыхала про это.
У толстой фрейлины лицо походило на живот.
— От вашей ли проницательности, Елисавета Романовна, сему укрыться! Но я, упаси Бог, не ради протестации, а лишь из ревнительной преданности к государю.
— А его величество на то говорит, — потянулась Воронцова жирными плечами, — что, может, и с королем датским им драться доведется не каждый раз при солнышке.
— Это так, — сказал Глебов, — но гвардия, Елисавета Романовна, не столько для войны себя понимает, сколько для славы государей перед лицом Европы.
— А государь понимает ее по-другому, — и, почесываясь, добавила: — В распущенном войске государь хочет ввести строжайшую дисциплину… Ах, да я в спальном туалете!
— Он, сударыня, делает вас прелестной нимфой.
Рябая, зардевшись, побежала по галерее, виляя толстым задом.
Тем и окончился утренний разговор генерал-прокурора Глебова с российской госпожой Помпадур.
* * *
Ветер свистел. Прогнившее низкое небо разваливалось мокрыми хлопьями.
Император махал испанской тростью.
— Разговоров не иметь! Конфузных поступков не иметь! Со всей тихостью, сукины дети, для завождения в баталион-каре!
Гвардейцы с свирепостью в глазах, с нависшими бровями, сжав челюсти, месили грязь.
Ветер трепал знамя над головой Петра.
На знамени был изображен черный двуглавый российский орел с распущенными крыльями; птица сидела на утесе, держа в правом клюве белую хартию с надписью: «Никого не устрашусь!»
— На елевацию бросать шпаги, — повелительно взлетела испанская трость, — дабы конфузить, черт побери, нападающих!
А когда изнеженные, не привыкшие к экзерцициям гвардейцы падали от изнеможения, из-под знамёни раздавался сердитый визг:
— Бабу убрать, а на то место поставить солдата.
С прогнившего неба стекало что-то похожее на холодный липкий гной.
Ветер свистел.
В Петербурге праздновали заключение «вечного мира» с Пруссией. По окончании стола Петр, пошатываясь, направился во вторую аванзалу, чтобы оттуда смотреть фейерверк.
Господа иностранные министры и вся русская нация, как называла, помнится, Екатерина толпу придворных, сопровождали императора, прославленного стихотворцами.
В бесчисленных одах рядом с Великим Дедом был поставлен и Великий Внук, который «с самого восшествия своего на престол не пропускал ни единого дня без излияния новых милостей или не подавал существительных опытов отеческого своего о пользе подданных попечения и глубокого в государственные дела проницания».