Лорд Гиндорф, имеющий присутствие у императрицы на конференции, сказал:
— Англия, Ваше величество, покупает у России пеньку, кожу, железо, полотна, поташ, ревень, рыбий клей, щетину и воск. А Пруссия пытается через посредство и с помощью графа Лестока, а также друзей его господина Воронцова и господина Трубецкого, купить у России ее великое будущее. Какое дерзкое и безумное желание, Ваше величество!
— Господин первый лейб-медикус и сочувственники его не иначе как прусские партизаны, — заявил великий канцлер, оправляя длинными пальцами портрет Петра Великого на голубой ленте, — смелые и ретивые прусские партизаны, так их величает и господин Финк-фон-Финкенштейн в своих реляциях к королю.
Елисавета, не поднимая глаз, дышала на мягкие руки. В дворцовой каморе, отапливающейся плохо складенной печью, было хоть и не довольно морозно, как в большой зале с зелеными деревянными панелями, но все же «прохладительно» — всякий рассуждающий видел пар, струящийся из собственного рта.
Государыня подумала: «Надо б перед конференцией скликать в камору караульных чинов».
В таких случаях гренадеры выстраивались в несколько шеренг и до надувания синих жил на лбу выдыхали из себя тепло. Сама монархиня изобрела этот способ «самого скорого натапливания комнат».
Лорд Гиндорф, в придачу к пеньке и щетине, настойчиво требовал голову графа Лестока, интригующего против английских интересов.
«Кругом в ворах и шпиёнах», — положила в мыслях императрица, прислушиваясь к тяжелому биению своего ожиревшего сердца.
Из перлюстрированных в иностранной коллегии депеш Финка-фон-Финкенштейна, заменившего в Петербурге Мардефельда, Елисавета знала о субсидных деньгах Фридриха II для первого лейб-медикуса и для графа Михайлы Ларивоновича Воронцова — государственного вице-канцлера, лейб-компании поручика, орденов Александра Невского, св. Анны, Польского белого орла и Прусского черного орла кавалера.
«Ишь ты, и в голове-то у Михайлы Вседержитель реденько засеял, а туды ж тебе, в шпиёны, — и государыня пыряла голубыми глазами рассуждающих персон. — Научи, мама, что с медикусом делать, что с Михайлой?»
А в памятную морозную ночь, когда отечество от иноземщиков спасала, кто сидел кучером на облучке саней, скакавших к светлицам гвардии Преображенского полку? — Воронцов Михайла. А кто стоял на запятках? — Лекарь Лесток.
«Ох, мама, туго мне! Ох туго!» — и монархиня, забыв про лорда, громко шмыгала носом.