О, эти ожиревшие женские сердца!
Шевелились, как черви, толстые губы Бестужева.
«Он продает императрицу за чистые деньги англичанам, австрийцам и Саксонцам, не отнимая от себя, впрочем, свободы подбирать и где-нибудь в другом месте», — писал Дальон о великом канцлере.
«Знаю я, Алексей Петрович, и твои добрые свойства», — злилась в мыслях императрица.
Плохо складенная печь стелила голубоватый чад.
— Англия не так уж много продает в Российскую Империю, — продолжал лорд Гиндорф, — покупают же великобританские купцы более двух третей всех вывозимых отсюда товаров. Свыше миллиона английских денег ежегодно остается в России.
Далее англичанин пояснил, что все это делается не из выгод, не из меркантильности, столь, де, не свойственной островитянам, но из самых искренних побуждений и бескорыстной дружбы, которую неизменно питает Георг II к дочери Петра Великого.
— Разве не могли бы великобританские купцы на свои деньги приобретать, по примеру подданных прусского короля, прекрасный рыбий клей и щетину в какой-нибудь другой стране, — улыбнулся лорд.
Монархиня, пырнув его глазами, мысленно выплевалась: «И Финч туркал меня щетиною с рыбьим клеем, и этот щетиною с рыбьим клеем. Тьфу на вас, купецкие лорды!»
— Что же касается прусского короля, — заключил бескорыстный островитянин, — то я, право, боюсь, не дал ли он клятву, подобно афинским юношам в храме Аглавры, считать границею своего государства: пшеницу, овес, лен и коноплю, т. е., иначе говоря, считать своею всякую возделанную и обработанную землю.
«Ишь, диявола, козыряет как!»
Бестужев кивал головой, осыпая пудру с пышного парика.
«Пенька, кожа, ревень, щетина, рыбий клей… О Господи!»
Чадила печь.
Конференция длилась два с половиной часа.
Государыне казалось, что у англичанина все в лице будто перевернуто: нижняя губа вместо верхней, верхняя вместо нижней, так же и веки; а уши: «Ба! ба! ба! К волосам вострые, а мочки баранкой.
Чистый бес!»
Петр Федорович, обучив военному делу камергеров своих, и кавалеров, и профессоров, и кастратов, и лакеев, принялся за Екатерину, бессердечно отрывая ее от нескромных томиков некраснеющего Брантома, реже от «Жизнеописаний» Плутарха, наконец-то раздобытых, и еще реже от исторических фолиантов епископа Перефикса и отца Барра.
* * *
— Муш-кет к но-ге!
В исполнение команды великая княгиня беспрекословно отдавила тяжелым прикладом маленькую, но весьма чувствительную к прикосновениям мозоль.
— Муш-кет на пле-чо!
Столь же послушно страдалица раз в двадцатый взвалила солдатское ружье на правую ключицу, выпирающую из декольте на полвершка, как это бывает у заморенных подростков.