– Нет, нет, не встану, я виноват перед вами, Александр Иванович; я клеветал на вас, клеветал на вас даже в печати… А все-таки я у вас прошу помощи, вы защитите меня от моих друзей, они опять запрут меня туда, чтоб ей было покойно. Вы знаете, я бежал из сумасшедшего дома, и прямо к вам, к врагу.
Герцен и Огарев подняли его, жали ему руки, уверяли, что не помнят зла, и оставили у нас, но убедительно просили не ходить туда (к госпоже Ш.), где всё его раздражало. Они смотрели на несчастного всепрощающим взглядом, и я думала, глядя на них, что так, должно быть, любили и прощали первые христиане.
Серно-Соловьевич любил детей; он охотно гулял по саду и играл с моей маленькой дочерью. В то время Мейзенбуг не приезжала еще с Ольгой, а Наташа жила с братом в Берне, у Марьи Каспаровны Рейхель; вдруг мы получаем от них телеграмму: «Мы остаемся здесь дольше, потому что у вас Серно-Соловьевич». Герцен отвечал тоже телеграммой: «Как хотите, Натали не боится, он играет в саду с Лизой».
В первое утро, когда Серно-Соловьевич ночевал в Шато де ла Буасьер, мы все рано встали и сошлись в столовой; мы надеялись, что Серно-Соловьевич еще мирно отдыхает на свободе, и все-таки немного тревожились; вдруг является Жюль, неся кофе, и говорит:
– Вы мне велели следить за нашим гостем, но, право, за это никто не возьмется. Был тут всё время, – продолжал он озабоченно, – а теперь комната пуста, его нет, m-r Herzen! – сказал он с отчаянием.
Подождав некоторое время, мы начали уже завтракать, но Герцен был мрачен.
– Убьет он ее, – говорил он, – а я себе век не прощу, что не следил сам!
Вдруг в саду послышались шаги, и вскоре в столовую вошел Серно-Соловьевич почти веселый. Он извинился и сказал вполголоса Герцену, что ходил купить хоть бумажные воротник и нарукавники, потому что стесняется без них завтракать с дамой. Мы почувствовали такое облегчение при его появлении, как будто гора с плеч свалилась.
Но через короткое время Серно-Соловьевич не выдержал, ушел туда, где его раздражали до бешенства, и его опять отвезли в психиатрическую больницу.
Впоследствии он вышел оттуда и тогда уже примкнул к обществу рабочих социалистов; но успехи в революционных делах не удовлетворяли его вполне. Он все-таки чувствовал себя оторванным от родной страны и становился всё мрачнее. Серно-Соловьевич много писал о социализме, но скучал и удалялся от всех. Кажется, в третьем томе сочинений Пассек «Из дальних лет» рассказано с моих слов, как Серно-Соловьевич покончил жизнь самоубийством, и каким страшным! Он устроил себе три смерти: отравился, перерезал вены и задохнулся от разожженных углей в жаровне. Настрадался и вышел на волю!