. Но работа Сегюра вызвала к жизни рождение и другой традиции, начало которой положил Гурго, оправдывавший решения и действия Наполеона
[1941].
В последующие годы и десятилетия обе точки зрения находили своих приверженцев. По существу разделяли мнение Гурго такие участники похода, как Фэн, Пеле, Коленкур, Пельпор и др. С другой стороны, Дюма, Деннье, Гувион Сен-Сир, Лежен и др. стали продолжателями Шамбрэ и Сегюра[1942].
С середины XIX в., примерно на 100 лет, спор во французской историографии о персональной ответственности Наполеона за половинчатые результаты сражения в целом угас. Многие историки, полагая, что весь спор, по сути, сводится к проблеме «насморка» Наполеона, предпочли этому изучение «объективных факторов». Только во второй половине ХХ в. французские историки (Мадлен, Блонд, Транье и Карминьяни, Ле Сеньёр и Лакомб), английские и американские (Палмер, Даффи, Кэйт, Остин, Смит и др.) вновь стали писать о степени влияния болезни Наполеона на ход Бородинского сражения. Однако, большей частью, эти работы не добавляли ничего нового, просто пересказывая авторов XIX в.
В русской историографии этим спорам о «роковых» ошибках Наполеона в день Бородина традиционно уделяется мало внимания. Между тем это явно несправедливо. Некоторые из участников событий с русской стороны прямо подтверждали ту ключевую роль для исхода боя, которую сыграл отказ Наполеона от использования гвардейских резервов. П. Х. Граббе, поручик конной артиллерии, адъютант Ермолова, прямо писал о том, что в решающий момент, когда Курганная высота была взята и фронт русских был совершенно расстроен, французский «сильный резерв, ружье у ноги, целый и в деле не участвовавший, гвардия Наполеона стояла в глазах наших, как грозовая туча, готовая разразиться и сокрушить всякий отпор». Но Наполеон «не решился ввести в убийственный пролом последнюю свою надежду, для завершения (по моему мнению) несомнительной, ему столь знакомой, но на этот раз не узнанной им, манившей его тогда победы». «Я тогда же думал и сказал, что с ним что-нибудь случилось или он должен быть болен»[1943].
К. Ф. Толь, правда, отнюдь не для публики, на рукописи Сен-При, препровождая ее Михайловскому-Данилевскому, счел нужным отметить, что к концу дня в русской армии из числа не принявших участие в бою оставалось только два полка гвардии и шесть батальонов егерей, в то время как у французов вся гвардия «силою около 30 тыс. человек» осталась нетронутой[1944]. Мысль очевидна: введению в бой наполеоновской гвардии Кутузову нечего было бы противопоставить, и сражение закончилось бы полным поражением русской армии.