Среди суеты, скандалов, похождений «Сокол» знал, что любит Верочку, и не хотел, пожалуй, разрушить свою идеальную любовь. По его схеме она не должна была изменять мужу физически, но любить и страдать была обязана. Он целовал ей руки и старой присказкой звал полетать на спарке.
Она же отрицательно качала головой и сама целовала его, словно мальчика, в лоб. Я ревновал, замышлял козни, нетерпеливо считал дни до июня, до отъезда в Бердянск, где, как я полагал, Верочка будет всецело принадлежать мне…
А может быть, я ошибаюсь и у них что-то было, ЧТО-ТО, не изменившее отношений: однажды они вместе ушли из дома, и вернулась Верочка лишь ночью; Дмитрий Борисович волновался, ждал, не ложился спать, то стоял у окна, то ходил до метро и обратно…
Верочка пришла одна, летчик ее почему-то не проводил…
Она объяснила, что ходила в Колонный зал поклониться Вождю…
Сарычев вроде бы не усомнился — он ведь не знал, что «Сокол» обещал ее провести прямо к гробу: у него, вчерашнего любимца, был особый пропуск… Значит, не в очереди, которую я видел, потому что тоже пошел, — тогда где же они были до ночи? Плакали, смягчились, сошлись?! И потому не проводил?!
Предлагал небо — не хотела, а к гробу — пошла… в этом вся она… в этом все мы!
Пусть это звучит кощунственно, но разве не та же толпа, что валила со стадиона «Динамо», хватая за морды лошадей и шарахаясь от копыт, толпа, подминающая и выталкивающая, радостная, гневная, рыдающая, кажущаяся бесконечной, разве… другая ТОЛПА шла к Колонному залу?!
…Я выскользнул в коридор, достал из-под вешалки незатоптанные ботики Верочки, попытался усмехнуться и вдруг забился в рыданиях.
Вышел Сарычев (не Верочка — Сарычев!), посмотрел на меня, сжимающего Верочкины ботики, перевел взгляд на мои затоптанные ботинки и страшно громко, сотрясаясь, закричал:
— Ублюдок! По родителям надо было плакать!..
…В Бердянск «Сокол» к нам не приехал, правда, исправно писал. Верочка не отвечала, получая письма, улыбалась, искала уединения, а однажды дала телеграмму, содержания которой я не знаю…
На следующий день мы пробирались к пляжу, огибая застрявший по дороге в порт сверкающий, антрацитовый на почти кирпичного цвета рельсах, состав, когда над морем появился самолет, туго жужжа, развернулся над косой, именуемой здесь «курортом», и выдавил из себя, словно из переполненного тюбика, темный сгусток, который устремился к морю, быстрее… тяжелее… трагичнее… — уже на перехвате дыхания полоснуло белым, и заплясал, точно большой поплавок рыболова на ряби ветра, купол парашюта.
Верочка ахнула, побежала, внезапно остановилась, полезла на тормозную площадку, раздался свисток кондуктора, я закричал, состав согласно дрогнул, Верочка раскрыла руки и как в бездну прыгнула…