Я бегал вдоль товарняка, однако он по свистку двигался то вперед, то назад. Баба с двумя кавунами, прижатыми к грудям, склонившись до четверенек, полезла под колеса — поезд качнулся в ее сторону, она ругнула его как живого и вылезла на той стороне, где от причала, заполненного отдыхающими, отваливал спасательный катер.
Когда я добрался до моря и отыскал Верочку, парашютист был уже на берегу — он лежал в кожаной куртке, но без брюк, в одних сатиновых трусах, и ноги его, лиловые от удара об воду, приковывали к себе взгляд…
Нет, это был не «Сокол», а полковник, поторопившийся совершить свой юбилейный трехсотый прыжок…
Верочка вздохнула, пошла к нашему «грибку» (пляж был платный, правда, платили мы не в кассу, а контролерше, и она еще держала для нас место под «грибком»), сняла через голову платье, и тут я увидел смазанный след слезы на ее щеке. Она была влюблена…
Меж тем «Сокол» падал пострашнее парашютиста-юбиляра: смерть Вождя отняла у него единственное право — быть любимцем.
Его дерзости строго наказывались, подвиги никем не подхватывались, и из небесного шута его готовили в аэроизвозчики.
Но ведь только что мимо народа по специальному пропуску он вел любимую женщину и. Маршал бросал ему дружескую, хотя и несколько подобострастную улыбку, потому что, в отличие от «Сокола», не только не был любим — ненавидим!
Теперь «Сокол» пил, не возвращал долги, собирался продать машину… И никто не звонил, не звал вернуться в небо, а в отделе кадров с усмешкой спросили, правда ли, что всю войну он летал в небе над Ташкентом.
Он крикнул:
— Неправда!
Лишь Верочке он был нужен, она одна ничего не замечала, ничем не опечаливалась, выслушивала его, ласково и волнующе глядя в глаза…
И когда он сделал предложение, она сразу же закивала, бормоча, что у нее мурашки побежали…
Именно в тот день раньше обычного явился домой Дмитрий Борисович. «Сокол» ушел, Верочка пошла объясняться к Сарычеву, он, не дав ей рта открыть, спросил:
— Вы что, с той ночи все вальсируете?
Она выскочила из кабинета и тут увидела меня. Я был ее смертью! Бледный, трясущийся, схватил, поволок за собой, привел, упал на колени, стал биться головой в ее ноги и несвязно кричать. Она испугалась и, только разобрав, что я молю ее не выходить за летчика, улыбнулась счастливой улыбкой.
— Ты плохой мальчик, — сказала она, — меня не любишь, но и отдавать не хочешь…
— Я его ненавижу!
— Нельзя ненавидеть только за то, что он меня любит…
— Не за это! — выкрикнул я.
Она могла спастись, если бы безрассудно бросилась за летчика в любую гибельную судьбу: они простили бы друг другу грехи по отношению к чужим.